Б.К. Зайцев: «Загадочна его художественная судьба.

Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои…

Вот заповедь, от которой не отступил он ни на шаг. Так скрывать, так таить все свое самое драгоценное уж не знаю кто мог бы. Всматриваясь в его жизнь, поражаешься: ко как же сам он относился к своему делу? Да, писал, в великой непосредственности, почти сомнамбулической, всегда в дыхании поэзии, волшебно преображая чувства, мысли… Что тут высокое творчество, сомнений нет. Но почему такая уж предельная от всех замкнутость? Себе и Богу? Художнику это чувство знакомо: Ты, Всевышний, судья мой. В Твоей вечности слабый мой голос, малого Твоего создания, войдет, может быть, некоей искрой в нетленный мир и сохранится, хотя я и писал это для себя. Это понятно. Но не все в этом. Художник ведь человек. Он живет среди братьев, своих, и другой своей стороной, обращенной к людям, стремится внедрить в них создание свое. Кто из писателей не желает распространения своего слова? Сколько драм из-за трудности дойти до читателя! Не одно тут тщеславие: всякий, кто отдал жизнь литературе, считает свое дело важным, а, значит, ждущим ответного восприятия.

Поэт тютчевского размера неужто не сознавал, что его дело, хоть тихо и уединенно, но огромнейшей важности? Следя за днями его, получаешь впечатление: дипломат, философ, даже политик, утонченно трепетный человек, отзывающийся и на мир, на природу, на женское обаяние, блестящий острословный собеседник… – и между прочим пишет стихи… Так, будто бы для забавы, и значения им не придает. Где Пушкин, где профессия, труд невидимый, но упорный?

Вот возвращается он домой, в дождливый вечер, весь промокший. Дочь снимает с него пальто. Он говорит небрежно: «J’ai fait quelques rimes» («Я несколько прослезился» (фр) – и читает их. Она записывает. Это знаменитые «Слезы людские, о слезы людские…» Бог знает, не записала бы Анна Федоровна, может, они бы и не сохранились?

До 1836 года никто почти и понятия не имел, что вот есть такой поэт Тютчев. Мелочи появлялись в малоизвестных альманахах («Урания», «Галатея») и журналах (вроде «Молвы»). Камергер Федор Иванович Тютчев пописывал стишки. Но для службы это не важно, для жизни тоже. Надо было, чтоб сослуживец, князь Иван Гагарин заинтересовался писанием его. Амалия Максимилиановна отвезла стихи его в Петербург – через Жуковского и Вяземского они попали к Пушкину, издававшему тогда «Современник». Он напечатал их в своем журнале. Подпись: Ф. Т. – «Стихотворения, присланные из Германии».

Для чего давать свое полное имя? Пусть будет какой-то Ф. Т. «из Германии». Так продолжалось и дальше. Автор никакого внимания не обращал на свое детище. Оно жило подпольно, само по себе, и до времени мало известно. Кое-кто его ценил. Но за годы – ни одного печатного отзыва.

Дальше идет и совсем странное: с 1840 по 1854 г., за четырнадцать лет ни одного стиха вовсе в печати нет. А писал он теперь как раз больше всего и едва ли не лучше всего. «J’ai fait quelques rimes…» – завернется в плащ, как полумесяц таинственный где-то за облаками – с него довольно. Как тайный, бледный месяц… Даже не скажешь, Богу ли предложены его стихи, или он их стихийно-волшебно поет и ни о чем не думает – сейчас же забывает».