К 140-летию со дня рождения  Б.К. Зайцева.

Литературное наследие Б.К. Зайцева велико, имя его стало всемирно известным.  Можно сказать, что Борис Константинович – крупнейший представитель русского писательского зарубежья.

Б.К. Зайцев написал очень интересные воспоминания о своих современниках. Вот что он пишет о И.А. Бунине.

«На «Средах» слушали чужие вещи и свои читали. Леонида

Андреева, милого Сергея Глаголя я не стеснялся.

Но вот Бунин именно меня «стеснял». И тогда уже была в нем

строгость и зоркость художника, острое чувство слова, острая

ненависть к излишеству. А время, обстановка как раз подталкивали писателя начинающего «запускать в небеса ананасом».

Но когда Бунин слушал, иногда фразы застревали в горле.

Раз, выехав вечером из Москвы в Петербург-Иван Алексеевич, я и жена моя, занимались мы в вагоне часов в десять вечера

чтением вслух: он читал стихи, я-рассказ (вез его в «Шипов_

ник»). Именно там, с глазу на глаз, в купе второго класса Нико-

лаевской дороги, при смутном свете свечи, сильно мигавшей,

неповторимом запахе русского вагона, неповторимо плавном ходе

поезда Империи и ощущал я давление в горле -на сомнитель

ных словесных виражах. Поезд покойно шел зимними нашими полями. Тепло струилось по коридору, занавеска на фонарике покачивалась-полные своих планов, стремлений и чувств, мы летели к туманному Петрограду.

* * *

«Почему вы грустны? Почему сегодня такой молчаливый?» —

спрашивал меня иногда на «Средах» Бунин.

В молодости грусть и замкнутость — не проявление ли сил еще

бродящих, неуверенных? Робости, гордости?

Во всяком случае, простые слова старшего, взгляд сочувственный как-то оживляли. И хотя отвечал я не весьма складно и

продолжал молчать, все же это облегчало и вот запомнилось. Зна-

чит, было на пользу.

В один апрельский вечер «Среда» собралась у Сергея Глаголя

в Хамовниках.

Кто тогда читал, я не помню. Но в этой самой квартире, где из

окна видна была каланча, а в комнатах— смесь акушерства с

литературой и этюдами Левитана, и подарил мне в тот вечер Иван

Алексеевич только что вышедшую книгу: «Песнь о Гайавате» в

своем переводе.

Мы всегда ужинали после чтения, засиживались поздно. Извозчики громыхали, развозя по Москве полусонной — кого в

«Лоскутную», кого на Чистые пруды. А кто и пешком брел. Я

именно так и мерил пространство к Молчановке, там, в доме Су-

соколова, в деревянном особняке, снимал антресольную комна-

ту за пятнадцать рублей- с тополем за окном, выходившим на переулок Годеинский, где за углом, на Арбате, и жил

Бунин в «Столице».

Теплое было утро, влажное, тихое… с каплями росы, благоухающими почками тополевыми. Может быть, слегка даже дождик накрапывал? Шел третий час, четвертый. Помню, сидел у

окна раскрытого, и читал эту «Гайавату», и мечтал о чем-то, вос-

хищенный, взволнованный. И совсем стало светло… а еще что?

 

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

 

Только и всего. Поэзия была. И что-то от нее произрастало в сердце».