Умирали покрытые росой и желтой ржавчиной листья, да и самого цветка уже коснулся смертный тлен.

Шолохов, Тихий Дон.

Светский разговор в гостиной. Но о чем вдруг пошла речь? Отчего вдруг дамы зябко содрогнулись в своих мехах, мужчины с усмешкой покачали головами.

Герой рассказа Бунина находится в гостях у знакомой, которую он описывает так:
«Это была высокая красивая женщина с ясным и живым умом, с бодрым, деятельным характером, молодая, здоровая, всячески счастливая, всячески одаренная судьбой. Как памятны мне ее блестящие ореховые волосы, ее открытый и приветливый взгляд, чистый звук голоса, благородство рук и ног, казавшихся особенно пленительными при ее крупном сложении, и даже ее любимая накидка из гранатового бархата, отороченная соболем!».

 …И вот как-то за чаем, на который она приглашала нас каждую среду, среди оживленного и беспредметного разговора, кто-то почему-то вспомнил старика В., известного собирателя фарфора, старомодного богача и едкого причудника, умершего в прошлом году и завещавшего себя сжечь, пожелавшего, как он выразился, «быть тотчас же после смерти ввергнутым в пещь огненную, в огнь пожирающий, без всякой, впрочем, претензии на роль Феникса». Народу в гостиной было довольно много, и почти все при этом воспоминании возмутились. Неприятный был человек, неприятное остроумие! Дамы зябко содрогнулись в своих мехах, мужчины с усмешкой покачали головами. Хозяин сказал:

– Да, это очень чисто и скоро, эта пещь огненная, но все-таки не желал бы я попасть в нее. Уж очень жарко. Мне даже и участь Феникса не кажется завидной.

Все засмеялись, кто-то прибавил:

– Так же, как мне участь тех трех отроков, что в пещи огненной пели хвалы Господу!

А еще кто-то подхватил:

– Тем более, что вы уже далеко не в отроческом возрасте…

И вдруг хозяйка, возвысив голос, произнесла с неожиданной отчетливостью:

– А я как нельзя более понимаю В., хотя тоже не одобряю острот в его завещании, и пользуюсь случаем заявить при всех здесь присутствующих свою непреклонную посмертную волю, которая, как известно, священна и неоспорима: после моей смерти я тоже должна быть сожжена. Да, сожжена».

 Рассуждения о тлене, о бренности существования, непрочности бытия, очень распространенные в мире искусства и литературы, были актуальны всегда.

Софья Юрьевна Прегель вспоминала, что Бунин считал свою старость «чем-то навязанным, противоестественным». Ему была невыносима мысль, что Андре Жид во фраке едет на свою премьеру в «Комедии Франсез», а он, Бунин, в халате, с трудом и неохотой добирается до столовой, где его ждут посетители.

Надежда Александровна Тэффи вспоминала:

«Несколько дней тому назад навестила Бунина. У него вид лучше, чем был на юбилее. С аппетитом поговорили о смерти. Он хочет сжигаться, а я отговаривала» (32, 61).

…Похороны в рассказе Бунина не совсем обычные. Церемония прощания странная и непонятная скорбящим…Такие похороны общество все же принимает с трудом.

Масса вопросов обрушивается вдруг на читающего вместе – «А есть ли Бог», «уж не театральная ли это постановка», «неужели это все, что осталось от моей знакомой», «а что после смерти».

Бунин видит смерть как нечто ужасное, уродующее облик человека, облик, который перестает доставлять эстетическое наслаждение. В этом восприятии человеческого тела И. Бунин, как отмечают исследователи, близок к поэтической образности французского поэта Ш. Бодлера в стихотворении «Падаль». Наполняя текст натуралистическими деталями в описании гниющей плоти лошади, Ш. Бодлер сравнивает ее с человеческой, с ненавистью обличая плоть как источник греховности, закрывающий человеку дорогу в рай: «И вас, красавица, и вас коснется тленье/ — говорит поэт своей любимой, — И вы сгниете до костей/, Одетая в цветы под скорбные моленья/, Добыча гробовых гостей

Нечто подобное показывает И. Бунин в рассказе «Огонь пожирающий» (1923), противопоставляя православный обряд погребения, когда человеческое тело предается земле, где оно, как и в стихотворении Ш. Бодлера, может быть уничтожено червями, и западноевропейский обычай кремации, при котором тело сжигается, и процесс разложения его уже не может коснуться. В этом случае человек уйдет из земного бытия таким, каким он запомнился людям при жизни во всей своей земной красоте. Однако для И. Бунина процесс кремации также мучителен.

В завещании сам Бунин напишет, что «лицо его должно быть закрыто, не должно быть никаких масок, сам гроб должен быть цинковый».

Владимир Михайлович Зернов вспоминал:

«Для меня она приоткрыла платок с лица покойника, и я в последний раз увидел его красивое лицо, ставшее вдруг чужим и спокойным, точно он что-то увидел, что разрешило ему ту загадку смерти, которая мучила его в жизни».