Пришвинское «вторжение» в область музыки всегда хорошо чувствовалось и с большим интересом воспринималось музыкантами, среди которых у Михаила Михайловича было немало истинных друзей и почитателей. Прославленный певец, вышедший из самой гущи русского народа, Федор Иванович Шаляпин, всегда вспоминал Пришвина добрым словом. Восхищаясь пришвинским творчеством, он писал: «Хорошо пахнет русская песенка-то, ой, как хорошо, да и цвет (если можно так сказать) у нее – теплый, яркий и неувядаемый. А Пришвин-то!.. Какое счастье ходило в моем сердце! Как написано «Озеро Крутоярое», а? – захлебывался я! Чудесно!»

Пришвин не однажды виделся с Шаляпиным. Но особенно запомнилась ему встреча с великим артистом в ночь под Новый, 1915 год в Петрограде, у Горького. В трудной жизни молодого писателя это был большой праздник. Вот как это памятное событие описал сам Пришвин: «Я помню – во время первой мировой войны Горький повез меня на какой-то банкет в «Асторию». Там было шикарное общество, меня заставили рассказать про охоту. До этого Шаляпин был мрачен, сидел молча над стаканом вина. И вдруг так искренне, по-детски заулыбался. Он начал рассказывать, как он в детстве гонял голубей. Подумаешь, большое дело – голубей гонять, но его заслушались. Вот, говорят, у Шаляпина был превосходный голос. Но дело не только в голосе, а в его личности. Это была артистическая натура, он все делал артистически.

Потом мы с Горьким и М.Ф. Андреевой поехали к Шаляпину и сидели всю ночь. Здесь он больше слушал, а не рассказывал. Он и слушал замечательно, непосредственно, восторгался, как ребенок. Вот это и есть художник. Вообще в настоящем художнике должно быть что-то детское, в любом возрасте детское».

Пришвин испытывал необыкновенное наслаждение, когда в исполнении Шаляпина слушал русские песни. Голос Шаляпина был так проникновенен и силен, что хотелось слушать его на приволье русских полей, где можно разгуляться богатырской силе таланта. Казалось невероятным чудом, что родина могла вырастить такого богатыря. «Горький спросил меня после, какое мое впечатление от Шаляпина, — вспоминал Пришвин. – Я ответил, что бога видел, нашего какого-то, может быть, полевого или лесного, но подлинного русского бога. А Горький от моих слов даже прослезился и сказал: «Подождите, он был еще не в ударе, мы еще вам покажем». Часто вспоминал потом Пришвин шаляпинское пение и всегда оно его волновало: «Передавали Шаляпина по скверным пластинкам, – писал он в дневнике в 1953 году, – но я все-таки думал о нем то самое, что думаю всегда. Он мне является чудом, утверждающим мою любовь к родине и веру в себя.