Мы все родом из детства. Но для многих писателей-эмигрантов воспоминания о детских годах стали неразрывно связаны с потерянной Россией. Детство – это сказочная страна, ключ от калитки которой утрачен. Воспоминания о былом характерны для творчества Набокова, Бунина. Шмелева, Осоргина, Зайцева и других писателей.
Провинция, родные просторы, солнечное лето, семейный патриархальный быт, Рождество присутствуют в детских автобиографических воспоминаниях и незримо складываются в сюжеты, детали и образы.
Другом нашего писателя-орловца И. А. Бунина был А. И. Куприн, с которым они дружили и творчески взаимодействовали, живя в России до революции и после нее, одновременно став эмигрантами. Оба писателя происходили из обедневших дворянских семей.
Действие рассказа «Чудесный доктор» Куприна происходит накануне Рождества. Предпраздничная суета, богато украшенные витрины магазинов и кондитерских, роскошные елки, спешащие за подарками горожане. Все это только остается несбыточной мечтой для двух братьев Гришки и Володи. Поглазев на всякие вкусные вещи, они возвращаются в старый и сырой подвал. Но какое Рождество без сказки…
Еще один писатель русского зарубежья (мы можем видеть его на совместном фото с Б. К. Зайцевым), М. А. Осоргин, пишет: «Я много раз замечал, что о наиболее отдаленном, о детстве, вспоминается с полной ясностью, какой годы юности не дают. Тот простой мир зарисовался домиком, елочкой, игрушкой, зайцем, у которого одно ухо опущено, горем, сверкнувшим молнией,– и опять небо ясно и мир улыбается, маленькой, любимой, единственной книгой, шуткой отца, первой выпиленной рамкой из крышки сигарного ящика,– вообще всем тем, что отчетливо своей первостью и дальше уже неповторимо в такой же радости. Мы часто шутя говорим детским языком – и никогда не подражаем ломающемуся голосу юноши. Помнятся сказки – и не помнится пора их крушенья. Рисунок путается и теряет чистоту красок. Дым из трубы уже не вьется штопором, у собаки хвост не загнут колечком, у первого портрета нет египетского глаза и турецкой брови, негнущаяся рука не растопыривает кисточкой длинные прямые пальцы. Образы юноши хотят быть возможно реальнее в своем шаблоне, и в них перспектива уже убивает прекрасный иероглиф изображений. Детский карман наполнен первичными ценностями личного значения: найденной пуговицей, закушенным яблоком, бабкой, мелом, огрызком карандаша, свистулькой, самостоятельно вырезанной из вишневой ветки; но юноша уже несет чемодан или швейцарский мешок с набором усвоенных истин, алфавитом склонностей, коллекцией дешевых парадоксов. Ему подобает быть немножко циником, забегать вперед в отрицаниях, прислушиваться к росту волосков на верхней губе, мечтать о пенсне и тросточке – символах взрослости. Моя ранняя молодость протекала в сравнительно счастливое время, когда не было кинематографа и площадок для отбивания головой кожаного шара, не было даже велосипедов; недотяпанность и простота провинции была по крайней мере цельной и не опошлялась мировым экраном, газеты не заманивали авантюрным подвалом.
