Из книги В.Л. Пришвиной «Наш дом»:

К 80-летию Пришвина, которое отмечалось в феврале 1953 года, было решено издать его собрание сочинений. Был конец декабря, и пришел крайний рок сдавать первый том – автобиографический роман «Кащеева цепь». Михаил Михайлович хотел его закончить «цепью маленьких притч, намекающих на основы творчества (творческое поведение)». Но сил уже не было, и он передал работу мне. Я выбрала и соединила ряд фрагментов – заготовок из имевшихся разрозненных записей разных лет, предназначавшихся и для автобиографии, и для книги «Искусство как поведение».

Меня поразила одна запись, и она легла в заключение книги. Запись звучала как голос человека, уже ушедшего из жизни и в то же время продолжающего размышлять над нею и как-то непонятно в ней участвующего. Я опасалась одного, что Михаил Михайлович прочтет тот смысл, который в ней был тайно заключен, и который я от него тщательно скрывала, — прочтет и потеряет устойчивость и покой, испугается. Но отказаться от найденной записи я была не в силах. Вот она:

«…Был в лесу добрый медведь, и его полюбили, и когда он попал ногой в медвежий капкан и заревел, то вместе с ним и весь лес заревел.

Мало счастья было медведю, что попал он в капкан и заревел, но все-таки, правда же, много легче. Даже скажем и так: большое счастье досталось медведю, что, прощаясь с ним, как с другом, весь лес заревел.

Вот мне и кажется, будто я, как и весь русский человек, эти счастьем силен!»

Михаил Михайлович прочел подборку, все одобрил. Дошел до концовки… А запись была ведь совсем недавняя – последнего лета… Какой смысл придавал он ей и тогда, когда писал, и теперь, при чтении? Может быть, он все понимал и скрывал от меня, и это было проявление предельного мужества и сострадания ко мне, связанного с особым состоянием его души – той самой тишиной, о которой он не уставал писать в эти последние годы?.. этого мы никогда не узнаем. Он лишь коротко, по-деловому заносит в дневник одобрение моей работы и принимает ее».