Борис Зайцев о современниках: Константин Бальмонт (часть вторая)

Борис Зайцев о современниках: Константин Бальмонт (часть вторая)

Из очерка Бориса Зайцева «Бальмонт»:

«Раз пришел в час завтрака и застал меня одного. Я был студентом, скромно ел суп с вареной говядиной, изготовленный верною Матрешей.

   Позвонили, Матреша кинулась отворять, потом вскочила ко мне в столовую, почесала пальцем в волосах, испуганно тряхнула огромной медной серьгой в ухе, сказала озабоченно:

   — Вас спрашивают. Энтот рыжий, что у нас читает. Да сегодня строгий какой… Будто и не очень в себе они…

   Бальмонт вошел, сразу заметно стало, что он не совсем «в себе». Вероятно, нынче не успел хорошенько отойти от угощений «нежного, как мимоза» Полякова.

   Был несколько и мрачен, Матреша права: «строг». «Бальмонтисток» никого не оказалось, вина тоже. Я налил ему тарелку супу с отличной говядиной.

   — Где Вера? Люба Рыбакова?

   Тон такой, будто я виноват в чем-то.

   — Их нет.

   — Вы один едите этот ничтожный суп?

   — Суп неплохой, Константин Дмитриевич. Попробуйте. Матреша хорошо готовит.

   Бальмонт сумрачно воткнул вилку в говядину, вынул кусок и стал водить им по скатерти. Нельзя сказать, чтобы жирные узоры украсили ее.

   — Я хочу, чтобы вы читали мне вслух Верхарна. Надеюсь, у вас есть он?

   Верхарн был тогда очень в моде. Бальмонт сказал внушительно. К счастью, под рукой как раз оказался томик стихов Верхарна. Если бы не было, возможно, он сказал бы мне колкость. («Поэт не думал, что в доме начинающего писателя нет моего бельгийского собрата…» — нечто в этом роде. Себя он нередко называл в третьем лице, как и все его поклонницы.)

   Я начал читать — и читал очень плохо. Частью стеснялся, по молодости лет, главное же потому, что вообще мало знал французский язык — хотя Верхарна как раз читал.

   Продолжая путешествие по скатерти, Бальмонт спросил:

   — Вы понимаете то, что читаете? Мне кажется, что нет…

   Я все-таки протестовал. Понимать-то понимал, но читать вслух — другое дело.

   Бальмонт недолго просидел у меня. Ушел явно недовольный.

  * * *

   Но бывал он и совсем другой. К нам заходил иногда пред вечером, тихий, даже грустный. Читал свои стихи. Несмотря на присутствие поклонниц, держался просто — никакого театра. Стихи его очень тогда до нас доходили. Память об этих недолгих посещениях, чтениях осталась вот как надолго — хорошее воспоминание: под знаком поэзии, иногда даже растроганности.

   Помню, в один зеленовато-сиреневый вечер, вернее, в сумерки пришел он к нам в эту арбатскую квартиру в настроении особо лирическом. Вынул книжку — в боковом кармане у него всегда были запасные стихи.

   Нас было трое кроме него: жена моя, ее подруга Люба Рыбакова и я.

   Бальмонт окинул нас задумчивым взглядом, в нем не было никакого вызова, сказал негромко:

   — Я прочту вам нечто из нового моего.

   Что именно, какие стихотворения он читал — не помню. Но отлично помню и даже сейчас чувствую то волнение поэтическое, которое и из него самого изливалось, и из стихов его, и на юные души наши, как на светочувствительные пленки, ложилось трепетом. Кажется, это было из книги (еще не вышедшей тогда) «Только любовь».

   На некоторых нежных и задумчивых строфах у него самого дрогнул голос, обычно смелый и даже надменный, ныне растроганный. Что говорить, у всех четверых глаза были влажны.

   В конце он вдруг выпрямился, поднял голову и обычным бальмонтовским тоном заключил (из более ранней книги):

  

   Я в этот мир пришел

   Чтоб видеть Солнце,

   А если Свет погас,

   Я буду петь, я буду петь

   О Солнце

   В предсмертный час».