В 1925 году в Париже вышла повесть Бунина «Митина любовь», которая, писал Б. К. Зайцев, «относится к числу так называемых «шедевров», вещей, коими Бог не каждый день благословляет художника». В повести нашёл отражение драматизм первой любви юного Бунина к Варе Пащенко. Об этом жена писателя Вера Николаевна вспоминала: «Не знаю, хорошо или дурно, что Ивану Алексеевичу пришлось в такую раннюю пору пережить столь сильную драму, но думаю, что без этой драмы не было бы написано и «Митиной любви», – хотя там ничего нет биографического, кроме страданий от любви».

Трагизм любви Мити, исключительной по страстности и чистоте, в повести предопределён с самого начала его отношений с Катей, в которой он хотел видеть воплощение своего идеала. «Уже и тогда нередко казалось ему, что как будто есть две Кати: одна та, которой с первой минуты своего знакомства с ней стал настойчиво желать, требовать Митя, а другая – подлинная, обыкновенная, мучительно не совпадавшая с первой». В деревне, куда весной уехал Митя по настоянию Кати, «чтобы проверить свои чувства», он томится в ожидании писем от неё. Его любовь превращается в наваждение, он постоянно ощущает её присутствие. «И теперь, когда её не было, был только её образ, образ не существующий, а только желанный, она, казалось, ничем не нарушала того беспорочного и прекрасного, чего от неё требовали, и с каждым днём всё живее и живее чувствовалась во всём, на что бы ни взглянул Митя». Мысль о самоубийстве крепнет после получения Митей письма от Кати, в котором она писала: «Дорогой Митя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте всё, что было! …Я решилась, жребий брошен, я уезжаю – вы знаете, с кем… Вы чуткий, вы умный, вы поймёте меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!» Поняв, что «всё кончено и кончено навеки», Митя «тихо заплакал от боли, раздирающей его грудь».

«Она, эта боль, была так сильна, так нестерпима, что, не думая, что он делает, не сознавая, что из всего этого выйдет, страстно желая только одного – хоть на минуту избавиться от неё, он нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный и тяжёлый ком револьвера и, глубоко и радостно вздохнув, раскрыл рот и с силой, с наслаждением выстрелил».