В октябре 1940 года Иван Бунин создал рассказ «Галя Ганская» – одно из ярчайших своих творений. Работал Иван Алексеевич над ним два дня, в его воспоминаниях есть точная дата: 27 и 28 октября. Впервые рассказ был опубликован в «Новом журнале» в 1946 году в Нью-Йорке, а затем вошел во 2-е издание цикла «Темные аллеи». Жена Бунина Вера Николаевна отмечала, что история «Гали Ганской» вся выдумана, но главному герою рассказа писатель придал некоторые черты своего друга, художника Петра Нилуса.

Рассказ выражает бунинскую философию любви: любовь – самое прекрасное в жизни, но она всегда заканчивается расставанием. Герой произведения, художник, рассказывает другу о самом счастливом и самом трагичном своем воспоминании – о любви к Гале Ганской. Несмотря на закономерный для Бунина финал (гибель героини) рассказ проникнут светом, весенним солнцем, яркостью любовных переживаний.

***

 Художник и бывший моряк сидели на террасе парижского кафе. Был апрель, и художник восхищался: как прекрасен Париж весной и как очаровательны парижанки в первых весенних костюмах. <…

 – А мне почему-то вспомнилась одесская весна, – сказал моряк. <…> Художник <…> живо обернулся к нему:

 – Представь себе – говоря о Париже, я тоже думал об Одессе. Ты совершенно прав,- одесская весна действительно нечто особенное. Только я всегда вспоминаю как-то нераздельно парижские весны и одесские, они у меня чередовались, ты ведь знаешь, как часто ездил я в те времена в Париж весной… Помнишь Галю Ганскую? Ты видел ее где-то и говорил мне, что никогда не встречал прелестней девочки. Не помнишь? Но все равно. Я сейчас, заговорив о тогдашнем Париже, думал как раз и о ней, и о той весне в Одессе, когда она впервые зашла ко мне в мастерскую. Вероятно, у каждого из нас найдется какое-нибудь особенно дорогое любовное воспоминание или какой-нибудь особенно тяжкий любовный грех. Так вот Галя есть, кажется, самое прекрасное мое воспоминание и мой самый тяжкий грех, хотя, видит Бог, все-таки невольный. <…>

 Я знал ее еще подростком. Росла она без матери, при отце, которого мать уже давно бросила. Был он очень состоятельный человек, а по профессии неудавшийся художник, <…> одно время все мы, молодые одесские художники, гурьбой ходили к нему каждое воскресенье года два подряд, и он <…> без конца говорил о живописи, угощал на славу. Гале было тогда лет тринадцать – четырнадцать, и мы восхищались ею, конечно, только как девочкой: мила, резва, грациозна была она на редкость, личико с русыми локонами вдоль щек, как у ангела, но так кокетлива, что отец однажды сказал нам, когда она вбежала зачем-то к нему в мастерскую, что-то шепнула ему в ухо и тотчас выскочила вон:

 – Ой, ой, что за девчонка растет у меня, друзья мои! Боюсь я за нее! <…>

Потом, с грубостью молодости, мы как-то сразу и все до единого, точно сговорившись, бросили ходить к нему. <…> И вот иду я однажды в чудесный апрельский день по Дерибасовской, перехожу Преображенскую и <…> встречаюсь вдруг с Галей. <…> И вот представь себе: весна, всюду множество нарядного, беззаботного и приветливого народа, эти скворцы, сыплющие немолчным щебетом, точно каким-то солнечным дождем, – и Галя. И уже не подросток, не ангел, а удивительно хорошенькая тоненькая девушка во всем новеньком, светло-сером, весеннем. Личико под серой шляпкой наполовину закрыто пепельной вуалькой, и сквозь нее сияют аквамариновые глаза. Ну, конечно, восклицания, расспросы и упреки: как вы все забыли папу, как давно не были у нас! Ах, да, говорю, так давно, что вы успели вырасти. Тотчас купил ей у оборванной девчонки букетик фиалок, она с быстрой благодарной улыбкой глазами тотчас, как полагается у всех женщин, сует его к лицу себе. – Хотите присядем, хотите шоколаду? – С удовольствием. – Подняла вуальку, пьет шоколад, празднично поглядывает и все расспрашивает о Париже, а я все гляжу на нее. <…>

Дальше было то, что я не видал ее целый год. Однажды, тоже весной, пошел наконец в Отраду <..> а навстречу мне она. Радостно остановилась: вы? какими судьбами? <…> даже как будто и не барышня, а молоденькая женщина. Улыбается и вертит на плече раскрытым зонтиком. Зонтик белый, кружевной, платье и большая шляпа тоже белые, кружевные, волосы сбоку шляпки с прелестнейшим рыжим оттенком, в глазах уже нет прежней наивности, личико удлинилось. <…>

Не видал я ее еще с полгода. Прошло лето, стали все возвращаться с дач, хотя тут-то бы и жить на даче – эта бессарабская осень нечто божественное по спокойствию однообразных жарких дней, по ясности воздуха, по красоте ровной синевы моря и сухой желтизны кукурузных полей. Вернулся с дачи и я, иду раз опять мимо Либмана – и, представь себе, опять навстречу она. Подходит ко мне как ни в чем не бывало и начинает хохотать, очаровательно кривя рот: «Вот роковое место!»

 – Что это вы такая веселая? Страшно рад вас видеть, но что с вами?
 – Не знаю. После моря все время ног под собой не чую от удовольствия бегать по городу. Загорела и еще вытянулась – правда?

 Смотрю – правда, и, главное, такая веселость и свобода в разговоре, в смехе и во всем обращении. <…>

Вот что случилось недели через две, в течение которых она чуть не каждый день бывала у меня. Неожиданно вбегает она однажды ко мне утром и прямо с порога:

 – Ты, говорят, на днях в Италию уезжаешь?
 – Да. Так что ж с того? <…>
 – Нет, ты никуда не поедешь!

 Я по-дурацки вспыхнул:

 – Нет, поеду.
 – Нет, не поедешь.
 – А я тебе говорю, что поеду.
 – Это твое последнее слово?
 – Последнее. Но пойми, что я вернусь через какой-нибудь месяц, много через полтора. И вообще, послушай, Галя…
 – Я вам не Галя. Я вас теперь поняла – все, все поняла! И если бы вы сейчас стали клясться мне, что вы никуда и никогда вовеки не поедете, мне теперь все равно. Дело уже не в том!

И, распахнув дверь, с размаху хлопнула ею и за-частила каблучками вниз по лестнице. Я хотел кинуться за ней, но удержался: нет, пусть придет в себя, вечером отправлюсь в Отраду, скажу, что не хочу огорчать ее, в Италию не еду, и мы помиримся. Но часов в пять вдруг входит ко мне с дикими глазами художник Синани:

 – Ты знаешь – у Ганского дочь отравилась! <…>
 – Я хотел застрелиться, – тихо сказал художник, помолчав и набивая трубку. – Чуть с ума не сошел…

Изображение: https://tvercult.ru/literatura/temnyie-allei-kratkoe-soderzhanie-i-analiz-rasskaza-bunina