Тургенев рано испытал желание запечатлеть в рисунках поразившие его впечатления или книжные образы. Сохранившиеся в книгах его детского чтения зарисовки предоставляют уникальную возможность прикоснуться к наименее известному периоду в жизни писателя – поре детства и отрочества.
За это, кажется, следует благодарить первого человека, вложившего карандаш в руки мальчика. По-видимому, это был крепостной художник Николай Федосеевич Градов, живший в усадьбе Тургеневых. Это он, как мы полагаем, оставил изящные портретные зарисовки на форзацах и полях журнала «Городская и деревенская библиотека», снабдив один из них датой: «1822».
Вот всадник на вздыбленном коне в военной форме. Здесь молодой мужчина в бачках, в статском платье и с книгой в руках. Далее – дама с настороженным взглядом, в лёгком платье по моде 1810-х годов. Представляется, что перед нами родители будущего писателя – Сергей Николаевич и Варвара Петровна. Их образы через много лет явятся читателю на страницах повести «Первая любовь»: мать писателя, беззаветно любившая красавца мужа, беспрестанно ревновавшая его и оттого пребывавшая в волнениях и тоске. Отец, ставший для сына идеалом мужчины, о чём находим в повести восторженное признание: «Я любил его, я любовался им, он казался мне образцом мужчины <…>. Бывало, стану я рассматривать его умное, красивое, светлое лицо, сердце моё задрожит, всё моё существо устремится к нему <…>».
Можно только гадать, каким ударом стала для подростка Ивана Тургенева смерть отца, которому он стремился подражать. Надо думать, это его рукой отчёркнута в учебной книге «Образцовых сочинений» строфа из стихотворения И.И. Дмитриева; она сопровождается карандашной зарисовкой на полях (голова мужчины в головном уборе):
Розы ль дышат над могилой
Иль полынь на ней цветет,
Все равно, о друг мой милой,
В прахе чувствия уж нет.
Образ отца навсегда запечатлён в памяти сына, станет одним из самых обаятельных героев русской и мировой литературы.
Душевное потрясение, пережитое юным Тургеневым, усугубляется переживаниями, связанными с первой любовью. Загадочный набросок на форзаце упомянутой выше книги обращает на себя наше внимание: профиль красивой молодой женщины с холодноватым взором. Рядом – в перевёрнутом к нему положении – профиль подростка с широко открытыми глазами и торчащими непокорными волосами. Рисунок небрежный, грубоватый. Тут же прочитываются едва проступающие надписи: «несть ответа», «…ская» (м.б. «Шаховская»?), «что за чувство?» Не идёт ли тут речь о княжне Е.Л. Шаховской, пленившей юного Тургенева? Вероятно, композиция этого двойного портрета должна была передать смятение первой любви. Но самое первое её впечатление «было так ново и так сладко», так трогательно и исполнено доверия…
Как известно, Тургенев, несравненный художник, снова передал всю гамму пережитых им тогда чувств в автобиографической повести «Первая любовь»: «Я <…> медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренне холодел при мысли, что я влюблён, что вот она, вот эта любовь». И образ возлюбленной под пером Тургенева приобретает черты возвышенного, неземного существа, почти божества: «Лицо Зинаиды тихо плыло передо мной во мраке – плыло и не проплывало; губы её всё так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно…»
