В доме писателя на Чёрной речке Андреевы жили одним большим семейством. На лето приезжали все братья писателя и сестра Римма с детьми. Все дети пользовались полной свободой: бегали босиком в любую погоду по песку, по кошеной и некошеной траве, грязные, расцарапанные, загорелые и счастливые. Они наслаждались жизнью, смеялись и играли.

«Летом отец начинал увлекаться морем, – писал Вадим Андреев. – Впрочем, это было дольше, чем увлечение, – он любил море по-настоящему, полной грудью, всем своим существом, и это была, вероятно, единственная любовь, лишённая надрыва, в которой не чувствовалось желания уйти от самого себя. Ещё в детстве ему казалось, что слово «море» – до двадцати лет он не только моря, но даже не видал ни одной широкой реки – на страницах книг было набрано курсивом и как бы жило независимой от текста жизнью».

Современники рассказывали о целой флотилии, которую Андреев любил показывать своим гостям. Лодок было множество: «Кутуккари», «Тузик большой» и «Тузик маленький», «Хамаидол», «Дыр-Дыр», «Шурум-Бурум», «Сопля», моторная лодка «Савва» и оснащенная по последнему слову техники большая яхта «Далекий». Это был настоящий корабль, блестевший коричнево-красным лаком и надраенными медными частями, пахнувший просмоленным канатом и далекими морскими просторами. На нем Леонид Николаевич уходил на целые месяцы в море, в шхеры. Как бывалый морской волк – бритый и загорелый, в белом кителе и капитанской фуражке с белым верхом, – он возвращался из этих путешествий.

Когда Финский залив становился Андрееву тесен, то он отправлялся в глубину Финляндии, в шхеры. Каждое лето вплоть до лета 1914 года, Леонид Николаевич жил морем. Море успокаивало его и давало ему бодрость и силу.

«Иногда он брал нас, детей, с собою, – вспоминал старший сын Л. Андреева Вадим. – С семи часов утра я уже дежурил около его спальни, ожидая с нетерпением, когда он проснётся. <…>Наконец он поднимался, подходил к барометру, на всякий случай <…> Добрый час продолжалась погрузка – с пристани передавали кульки, детей, осторожно перебиралась бабушка. Наконец трижды загудев сиреной, плавно огибая маленькую бухту, «Далекий» выходил в море и зигзагами, от вехи к вехе, разбрызгивая острым носом встречные островерхие волночки, направлялся к мысу Обнес. Всю дорогу отец не отходил от штурвала, – надвинув на глаза морскую фуражку с белым полотняным верхом, изредка поднося к глазам большой черный бинокль, он уверенно, как настоящий морской волк, вёл моторную яхту».