Из дневника Анны Ильиничны Андреевой

19/III [19 марта 1921]

Вчера была в отчаянных чувствах. При первом известии о падении Кронштадта было отчаяние и возмущение матросами, как предателями. Было позорно до боли. К вечеру зашел Черный – был в Териоках и видел их. Оказалось, дрались до последней возможности – не осилили массу наступавших.

Что же будет дальше теперь? Все мне представляется Бурцев и этот удар, это известие, первая телеграмма, что он получит – Кронштадт пал. Опять в яму. Из ямы и обратно. Такой трепки наши не испытали никогда.

А еще взволновало письмо Семичева, то, что пишет о Л и своем отношении к нему. И газеты турецкие с «Молчанием».

Вот выдержка из последнего письма Л:

«Только в дни революции я понял, что это не только трагедия личности, а и трагедия целой революции, ее подлинный печальный лик. Вот она, Революция, зажегшая огни среди мрака и ждущая званных на свой пир. Вот она, окруженная званными… или незванными? Кто эти маски? Черновы? Ленины? Но они еще знают Сатану. А вот и они, частицы великой человеческой мглы, от которых гаснут светильники. Ползут отовсюду, свет им не светит, огонь их не согревает и даже Сатаны они еще не знают. Черные маски.  И гибель благородного Лоренцо. Да! Можно, пользуясь цитатами, провести полную аналогию. И как это случилось, что трагедия личности, какою была задумана эта пьеса, стала трагедией исто-рии Революции. Тут много интересного…».

Сегодня наняла дачку на море, у самого берега. Хочу первого переехать. Благослови, родной, это жилье. 7-го Савве 12. <…> У Саввы очень красивая улыбка и зубы и лучшее лицо, когда рисует. Сложен отлично и сам любуется мускулами на животе и груди. Дай бог за лето укрепить детишек.

12 ночи, ложусь. Все спят с 10. Я шила одна. Обшиваю детей.

Фотографии из фондов ОГЛМТ.