Н.С. Леском был писателем-реалистом, и героями своих произведений часто выбирал реальные лица, с которыми сталкивался в жизни. «Я выдумываю трудно и тяжело», – говорил он о себе, иногда это приводило к казусным ситуациям.

Частым гостем Н.С. Лескова в Петербурге был  невеликий «свободный художник второго», а может быть, и «третьего класса» как значилось в аттестате, полученном им при окончании Академии художеств,  Я.Л. Филатов – крошечный, слабогрудый, слегка заикающийся и вечно бедствующий. Это был по-своему лесковский «праведник», трогательный и чистый душою, верящий в светлое будущее и в свою гениальность. Ходил он к писателю  с Девятой линии далёкого Васильевского острова пешком, в ветхом пальто, повязанный зимою не то большим шарфом, не то какою-то косынкой. Он любил беседовать об искусстве, о живописи, перебирая с Лесковым весь эрмитажный каталог А. И. Симонова, имевшийся в библиотеке Николая Семёновича с его пометами. Дружеские отношения сохранялись несколько лет, но вот в сатирической повести «Смех и горе» появился чудаковатый становой: «…на двор въехала пара лошадей в небольшом тарантасике и из него выходит очень небольшой человечек, совсем похожий с виду на художника: матовый, бледный брюнетик, с длинными чёрными прямыми волосами, с бородкой и с подвязанными чёрною косынкою ушами. Походка лёгкая и осторожная: совсем петербургская золотуха и мозоли, а глаза серые, большие, очень добрые и располагающие». Портретно получилось очень схоже с Филатовым. «Антик, философ, а ведь всё же он человечешко», – говорилось о нём. На несчастье Н.С. Лесков подарил Я.Л. Филатову экземпляр отдельного издания этой повести. Дочитавшись до  злосчастных глав, где описывается внешность станового, художник узнал себя как «натуру». Филатов  ворвался в писательский кабинет, требуя объяснений и обвиняя автора в вероломном нарушении законов истинной дружбы. Все попытки Лескова убедить обвинителя в совершенной безобидности некоторого частичного сходства с героем произведения оказываются бесплодными. Кроткий Филатов, стыдя писателя, с ожесточением покинул его квартиру. Это огорчило домочадцев, любивших и жалевших «маленького художника». Лесков же, убеждённый в том, что беллетрист вправе писать с натуры, восклицал: «Напрасно обидевшегося Якова Львовича очень жаль, но прав всё-таки не он, а я!».