Как отмечал Николай Семенович Лесков Новый год за границей.

Сохранилось несколько воспоминаний о том, как Лесков встречал Новый год. Одно из наиболее ранних и интересных воспоминаний зафиксировано самим писателем в серии очерков «Русской общество в Париже»:

«Так как в Па­риже у мно­гих при­нято встре­чать но­вый год не в сво­их квар­ти­рах, ко­торые час­то бы­ва­ют не­удоб­ны для бо­лее или ме­нее люд­ных соб­ра­ний, а в ка­фе или гос­ти­ницах, где в на­роч­но на­нятой для это­го ком­на­те с ве­чера со­бира­ют­ся зна­комые лю­ди и пи­ру­ют всю ночь, ни­кого не стес­няя и ни­кому не обя­зыва­ясь, то и у нас за нес­коль­ко дней пе­ред ев­ро­пей­ским но­вым го­дом пош­ли тол­ки, где бы нам сос­тро­ить свой но­вогод­ний праз­дник. Че­хи наз­на­чили склад­ку по пя­ти фран­ков и выб­ра­ли рас­по­ряди­телем пи­ра по­эта Фри­ча. Фрич с обык­но­вен­ной сво­ей за­ботой о сла­вян­ской вза­им­ности хло­потал, что­бы при встре­че но­вого го­да соб­ра­лось с че­хами нес­коль­ко по­ляков, рус­ских и дру­гих сла­вян. Но из рус­ских был толь­ко один я, а из по­ляков один бо­гатый юве­лир из чеш­ской Пра­ги с шес­тнад­ца­тилет­ним сы­ном. 

31-го де­каб­ря но­вого сти­ля по­ложе­но бы­ло всем нам схо­дить­ся в де­сять ча­сов ве­чера. <…>Стол был пос­тавлен рус­ским по­ко­ем; сер­ви­ров­ка сто­ла не­бога­тая, без проз­рачных гра­ней тя­жело­го хрус­та­ля, но во­об­ще очень чис­тая и изящ­ная. Ви­но бы­ло ис­клю­читель­но крас­ное, це­ною, как я по­лагаю, от фран­ка до фран­ка пя­тиде­сяти сан­ти­мов за бу­тыл­ку; пло­ды в пя­ти ва­зах не­доро­гие, но све­жие. Был, од­на­ко, и ви­ног­рад, в это вре­мя и здесь не де­шевый.

…До ужи­на все как-то не ла­дилось. Тол­пи­лись мы все, или, как ма­лорос­сы го­ворят, «ту­пота­лись», на од­ном мес­те и ни­как не мог­ли прий­ти до «вза­ем­ности». Так про­дол­жа­лось до на­чала ужи­на. С раз­ме­щени­ем за стол все при­няло иной ха­рак­тер — ха­рак­тер ка­кой-то тор­жес­твен­но-ве­селой строй­нос­ти и по­ряд­ка. Тра­пеза на­чалась не­из­бежным италь­ян­ским су­пом, по­том мя­со во­ловье, по­том мя­со не­из­вес­тно­го свой­ства — ве­ро­ят­но, кро­лико­вое; по­том ле­гюмы, ле­гюмы и ле­гюмы и на­конец слас­ти. Во все вре­мя ужи­на пе­ред тра­пезу­ющи­ми во­зоб­новля­лись бу­тыл­ки крас­но­го ви­на, и раз обош­ла ком­па­нию ог­ромная пол­ная брат­ская ча­ша из чеш­ско­го хрус­та­ля. 

В две­над­цать ча­сов пос­та­вили тран­спа­рант, на ко­тором был изоб­ра­жен ста­рый год, ус­ту­па­ющий свое мес­то но­вому. Пе­ред тран­спа­ран­том на­чалось чте­ние пат­ри­оти­чес­ких сти­хов, пе­ние на­ци­ональ­ных гим­нов и т. п. По­том нес­коль­ко гос­тей за­кос­тю­миро­вались в ма­лень­кой ком­натке, где сто­ял за­пас на­шего ви­на и в уг­лу, на по­лу, ле­жали гру­дою на­ши паль­то и ши­нели. Ря­женые взош­ли в об­щую ком­на­ту и ис­полни­ли нес­коль­ко ха­рак­терных чеш­ских сцен, из ко­торых три бы­ли пол­ны жи­вей­ше­го юмо­ра. Осо­бен­но был сме­шон ог­ромный ры­жий ху­дож­ник с не­об­ри­тою длин­ною бо­родою в кос­тю­ме чеш­ской кресть­ян­ской ста­рухи. Ста­руха эта ве­ла сце­ну с це­зар­ским жан­дармом, ко­торый отыс­ки­ва­ет в се­ле де­зер­ти­ра. За­тем тран­спа­рант ра­зор­ва­ли на кус­ки и вся­кий взял се­бе на па­мять по ку­соч­ку.

Пе­ли пес­ни пат­ри­оти­чес­кие, зас­толь­ные и са­тири­чес­кие. При­певы чеш­ских пе­сен очень удоб­ны тем, что мож­но, вов­се не зная пес­ни, со­вер­шенно вер­но вы­пол­нять эти при­певы. Час­то при­пев по­ет­ся тою же са­мою но­тою, ко­торою за­кан­чи­ва­ет­ся про­петый стих, но толь­ко сла­бее или в уни­сон. Это вы­ходит очень ха­рак­терно и бла­гоз­вучно: точ­но эхо вто­рит го­лосам. За­пева­ло по­ет, нап­ри­мер:

Kto ma żenu niekaranu,
(Хор) Niekaranu.
Niech sie kupi tatar na niu,
(Хор) Tatar na niu… и т. д.

 (По не­име­нию в на­ших ти­пог­ра­фи­ях чеш­ска ал­фа­вита, я пи­шу чеш­ские сло­ва ал­фа­витом поль­ским, на­ибо­лее удоб­ным для вы­раже­ния зву­ков чеш­ско­го языка.

У ко­го же­на вне по­доз­ре­ний
…Вне по­доз­ре­ний!
Пусть тог­да прель­стит­ся на нее та­тарин,
…Прель­стит­ся та­тарин…)

Точ­но эхо, от­зы­ва­юще­еся в раз­ва­линах чеш­ско­го Кар­ло­ва Ты­на, где каж­дое сло­во пов­то­ря­ет­ся де­сят­ком раз­ных от­го­лос­ков. Пе­ли мы и пи­ли, пи­ли и пе­ли. На­конец, ког­да чеш­ский ре­пер­ту­ар, ви­димо, стал ис­то­щать­ся, пот­ре­бова­ли пе­сен от дру­гих сла­вян, то есть от ме­ня и по­ляка. По­ляк на сей раз все-та­ки ока­зал­ся по­ляком: он спел од­ну ис­то­ричес­кую пес­ню, слов ко­торой я не знаю, и по­том ужас­ную и по сло­вам и по му­зыке:

Z dymem pożarów,
Z plamem krwi bratniej
Do ciebie, Panie,

Zanosim glos.

(С ды­мом по­жаров,
С пла­менем брат­ской кро­ви
Те­бе, Гос­подь,
Об­ра­ща­ем мо­лит­ву).

Пес­ня воз­бу­дила са­мое нап­ря­жен­ное вни­мание и со­чувс­твие. Нас­ту­пала моя оче­редь спеть рус­скую пес­ню. Вы­бор был весь­ма тру­ден. Че­хи, ут­ра­тив­шие зву­ки ы и твер­дое л, не мо­гут вы­гово­рить на­ших слов, в ко­торых бес­прес­танно встре­ча­ют­ся эти зву­ки, да и к то­му же они не по­нима­ют и са­мых слов, так что выб­рать рус­скую пес­ню, в ко­торой бы они мог­ли учас­тво­вать в той ме­ре, в ка­кой мы мо­жем учас­тво­вать в ис­полне­нии чеш­ской пес­ни, не­воз­можно. Но я вспом­нил на­ши ве­лико­рус­ские свят­ки с их под­блюд­ны­ми пес­ня­ми, и, зная, что сло­ва собс­твен­но здесь ни­чего не зна­чат, а что у че­хов час­то при­пева­ет­ся сла­ва (slawa), за­пел:

Как идет млад куз­нец из куз­ни­цы.
Сла­ва, сла­ва!

По вто­рому куп­ле­ту му­зыкаль­ные че­хи от­лично схва­тили мо­тив при­пева и с ве­личай­шим оду­шев­ле­ни­ем под­хва­тыва­ли: «slawa! slawa!» Вы­бор вы­шел прес­час­тли­вый. В этой «сла­ве», ко­торую у нас рас­пе­ва­ют, не при­давая это­му сло­ву ни­како­го осо­бого зна­чения, все рав­но как «Ду­най мой Ду­най, сын Ива­нович Ду­най», че­хи ус­лы­хали рус­ский от­клик на их при­зыв «russow» к «slowianskej wzajemnosci». Пять или бо­лее раз ме­ня зас­та­вили про­петь «куз­не­ца», по­лучив­ше­го вдруг в этот ве­чер не­кото­рое меж­ду­народ­ное зна­чение, ко­торо­го, ко­неч­но, ни­ког­да не имел в ви­ду тот, кто сло­жил эту пес­ню. 

…Че­хи во­об­ще пред­по­лага­ют в рус­ских люб­ви к сла­вянс­тву нес­равнен­но бо­лее, чем мы ее име­ем. Из на­ших сов­ре­мен­ных ли­тера­торов че­хи поч­ти все зна­ют од­но­го И. С. Ак­са­кова. В его стрем­ле­ни­ях они ви­дят стрем­ле­ния це­лой Рос­сии и очень со­жале­ют, что та­кой хо­роший и ра­зум­ный че­ловек, как г. Ак­са­ков, не уме­ет воз­держать нас от цен­тра­лиза­торс­тва, пре­об­ла­да­юще­го в на­шем сла­вян­ском чувс­тве».