«Ай-ай-ай-ай-ай! Поди прочь! Поди прочь отсюда, не хочу тебя и видеть! Надевай свои рога и уходи, а то сторожа позову.

– Я покаяться пришел, а вы меня гоните! – уныло сказал чёрт. – А ещё, сказано, одну заблудшую овцу…»

Сознание писателей Серебряного века по своей сути  экзистенциально. Переоценка догм и ценностей ярко проявилась в художественном творчестве. Исследователи отмечают, что в эту эпоху произошел своеобразный «ментальный взрыв».

«Мир раскололся и трещина прошла по всему зданию духа,  потрясши все устои веры в смысл жизни, в бессмертие души, поставив под сомнение всю систему воззрений, убеждений и норм, выработанных человечеством в течение многих столетий» – отмечает Н. Л. Лейдерман.

«– Так ты и Евангелие знаешь! – удивился старичок.

Чёрт строго и гордо ответил:

– Проэкзаменуйте.

– Так, так, так! Ты, значит, серьезно, а?

– Проэкзаменуйте.

– Ну, и удивил же ты меня… не знаю, как тебя назвать, ах, удивил. Пойдем же ко мне, я тебя поэкзаменую: тут тебе пока не место. Скажите, пожалуйста, чёрт, а Евангелие знает!.. Пойдем! Пойдем!

И целый вечер у себя на дому попик экзаменовал Носача и восторженно удивлялся:

– Да ты богослов! Ей-богу, богослов. Ты занимался, что ли, этими вопросами?

– Занимался-таки, – скромно подтвердил черт.

Вообще хотя он держался и скромно, но с большим достоинством, не лебезил, не забегал вперед, и сразу видно было, что это – чёрт строгий и положительный. Своими огромными познаниями он нисколько не кичился и все больше и больше нравился добродушному старому попику.

Два года сидел чёрт над книгами и мучительно доискивался: что есть добро и как его делать так, чтобы не вышло зла.

Вот и снова начал благостный поп обучать добру непокорную дьявольскую душу, – но тут-то и начались для обоих самые тяжкие мучения.

Пробовал попик давать подробные наставления на разные случаи жизни, и выходило хорошо, пока случаи совершались в том самом виде и в том порядке, в каком предначертал их его наивный ум. Не только со старательностью, а даже и со страстью, проявляя силу воли необыкновенную, чёрт выполнял предписанное.

Собрал всю свою науку, все свои соображения старый попик, взглянул и в душу к себе, – вздохнул радостно и не совсем решительно сказал:

– Есть один такой закон, но только боюсь я тебе его открыть: очень он, как бы это сказать, опасен. Но так как на все есть воля божия, то, так и быть, открою, ты же смотри не промахнись. Вот, смотри.

И, раскрыв книгу, трепетно указал чёрту на великие и таинственные слова:

«Не противься злу».

Но тут и чёрта покинула его гордыня, как увидел он эти страшные слова:

– Ох, боюсь, – сказал он тихо. – Ох, промахнусь я, святой отец.

Было страшно и попу; и молча, объятые страхом, смотрели друг на друга чёрт и человек.

– Попробуй все-таки, – сказал наконец поп. – Тут, видишь ли, хоть то хорошо, что тебе самому ничего делать не нужно, а всё с тобой будут делать.

Ты же только молчи и покоряйся, говоря: прости им, господи, не ведают, что творят. Ты эти слова не позабудь, они тоже очень важны.

Вот и ушел чёрт в новые поиски добра; два месяца пропадал он, и два месяца, день за днем, час за часом, в волнении чрезвычайном поджидал его возвращения старый поп. Наконец вернулся.

И увидел поп, что черт совсем исхудал, – одна широкая кость осталась, а от мяса и след пропал. И увидел поп, что чёрт голоден, жаждет, до голого тела обобран придорожными грабителями и много раз ими же избит. И обрадовался поп. Но увидел он и другое: из-под закосматившихся бровей угрюмо и странно смотрят старые глаза, и в них читается все тот же непроходящий испуг, все та же неутолимая тоска. Насилу отдышался чёрт, харкнул два раза кровью, точно по каменной мостовой бочонок из-под красного вина прокатили, посмотрел на милого попа, на тихое место, его приютившее, и горько-прегорько заплакал. Заплакал и попик, еще не ведая, в чем дело, и наконец сказал:

– Ну, уж говори, чего наделал!

– Ничего я не наделал, – печально ответил черт. – И было всё так, как и надо по закону, и не противился я злому.

– Так чего же ты плачешь и меня до слёз доводишь?

– От тоски я плачу, святой отец. Горько мне было, когда я уходил, а теперь еще горше, и нет мне радости в моем подвиге. Может быть, это и есть добро, но только отчего же оно так безрадостно? Не может так быть, чтоб безрадостно было добро и тяжело было бы его творящему. Ах, как тяжело мне, святой отец. Присядьте, а я вам расскажу все по порядку, вы уже сами разберете, где тут добро, – я не знаю.

И долго рассказывал черт, как его гнали и били, морили жаждою и грабили по пустынным дорогам. А в конце пути случилось с ним следующее:

– Лежу я, святой отец, отлеживаюсь на камне, что при дороге. И вижу я:

Идут с одной стороны два грабителя, злых человека, а с другой стороны идет женщина и несет в руках нечто, как бы драгоценное. Говорят ей грабители:

– Отдай! отдай! – а она не отдаёт. И тогда поднял грабитель меч…

– Ну! – вскричал попик, прижимая руки к груди.

– И ударил ее мечом грабитель, и рассек ей голову надвое, и упало на дорогу нечто драгоценное, и когда развернули его грабители, то оказалось оно младенцем, единым и последним сокровищем убитой. Засмеялись грабители и один из них, тот, что имел меч, взял младенца за ножку, поднял его над дорогою…

– Ну! – дрожал поп.

– Бросил и разбил его о камни, святой отец!

Поп закричал:

– Так что же ты! Так как же ты! Несчастный! Ты бы его палкой, палкой!

– Палку у меня раньше отняли.

– Ах, боже мой! Ведь ты чёрт, ведь у тебя же есть рога! – ты его бы рогами, рогами! Ты бы его огнем серным! Ведь ты же, слава богу, чёрт!

– Не противься злому, – тихо сказал черт.

Было долгое молчание».

В конечном счете заповеди приобретают в рукописи попика такой вид:
«Когда надо – не убий, а когда надо – убий;
Когда надо – скажи правду; а когда надо – солги;
Когда надо – отдай; а когда надо – сам возьми, даже отними;
Когда надо – прелюбы не сотвори, а когда надо – то и прелюбы сотвори».

Зaнятый пoиcкaми внecoциaльнoй и христанской иcтины, Леонид Андреев нe cтpeмится  дaвaть  oтвeты нa пocтaвлeнныe им вoпpocы, видя cвoю  зaдaчy лишь в ocтpoй их пocтaнoвкe.

Что есть зло на свете и что есть добро? Эта тема будет важнейшей во всех произведениях писателя: в «Жизни Василия Фифейского», в «Иуде Искариоте» и в «Иго войны», в «Дневнике Сатаны» и в рассказах «Баргамот и Гараська», «Ангелочек», «Бездна», «Мысль», «Призраки», «Тьма», в «Рассказе о семи повешенных», в «Правилах добра», в  пьесе «Дни нашей жизни».