Очень часто Леонид Николаевич описывая свой облик, изображал как бы совсем другого человека. Он всегда был красив, это отмечают все, знавшие писателя. Густая шевелюра черных волос, выразительные глаза, правильные черты лица. А в письмах он то толстый, то седой и лысый. Интересно в этом смысле письмо Надежде Александровне Чукмалдиной (актрисе). В девичестве Антоновой. В Антонову Андреев был влюблен, но в юности это чувство не было разделенным. Однако, симпатия и дружба между ними длилась долго. Вот письмо Антоновой.

   «Наденька, лукавая женщина! Твой друг Леонид болен и уже два месяца в больнице. 100 болезней. Совсем плохой стал. Тебе его жаль? Мне нет: я не люблю больных и кислых. Он очень изменился, как-то поскучнел; прежде я часами мог болтать с ним без скуки – теперь через полчаса хочется от него бежать. Часто жалуется на какую-то головную боль, раздражителен и даже груб. Во что превратился человек!

          И внешне он сильно изменился. Помнишь, каким щеголем разгуливал он по Садовой, поджидая Антонову – теперь это страшно толстый, обрюзгший человек, наполовину седой, наполовину лысый, одетый неряшливо и даже грязно, в очках.

На страстной он уезжает домой. Спросил я его о тебе – оказывается, совсем не помнит, переспрашивал фамилию. Но про Антонову говорил с удовольствием и даже глупо хохотал, вспоминая какое-то Нарышкино. Несомненно, впал в маразм и старческое слабоумие. Как я убедился, все знакомые его презирают и избегают встречи с ним, но он этого, кажется, не замечает».

Письмо Чукмалдиной написано из больницы. Шутливый тон, юмор, преувеличение для большего комического эффекта. И совсем иначе дан автопортрет писателя в письме к Сергею Голоушеву.

 «Дорогой ты мой. Твой образ человека-кочана я давно применяю, это правильно и многое объясняет. И ты моей кочерыжки тоже, пожалуй, не знаешь. Заключается она в неимоверном восторге перед жизнью… А беда та, что одежки мои поизносились, полны нищенской затхлости, печалей и болей. Думаешь: очень меня уязвляет житейское. Да мать его в три погибели. У меня есть творчество, и я богач, знаю это и чувствую. О, как чувствую!

            Но пойми же ты, стоеросовый, что я настолько болен, что не могу писать.  Вот где панихида. Отрежь мне туловище до подмышек, но оставь совсем здоровую голову и руки, посади сей обрубок за машинку – вот и счастье».