С революционными событиями 1917 года у Леонида Андреева все чаще появлялись упаднические настроения.
В письме к Ивану Белоусову заметно явное стремление скрыть свое душевное состояние. И, тем не менее, в этих письмах улавливаются печальные нотки. Разлад в стране, плохое самочувствие накладывают отпечаток на душу, а значит и на творчество. Однако, даже теперь чувство юмора не покидает писателя.
«Последние месяцы я испытываю странную и опасную развинченность моей личности. Это не только раздвоение, а раздесятирение и дальше больше; захватывает оно не только мою духовную сферу, но гибельно отражается и на физической стороне. Хожу я раскаряч, — куда правая, куда левая нога; отдельно и независимо одна от другой болтаются руки, в то время как бюст самостоятельно выделывает зигзаги.
И лицо моё размножилось, напоминая одной частью своей удесятеренный флюс, а другой видимо и гибельно истощаясь и кривясь.
Долго искал я объяснения этому странному и мучительному явлению, пока в энциклопедии не встретилось мне исчерпывающее объяснение. Оказалось, что причиной моей развинченности является российский сепаратизм, расколовший мою дотоле единую личность так же, как расколота Россия: отделение Польши, Украины, Финляндии и прочего – вызвало во мне соответствующие сепарации. По отцу – я великоросс; по матери и деду – поляк; по бабке и всему ее роду я – хохол; по месту оседлости – финн. Далее, по деду с отцовской стороны – я помещик, крупный землевладелец, буржуй; по бабке – крепостной беднейший крестьянин, эксплуатируемый класс, почти батрак.
До сих пор эти весьма разнородные национальные, государственные и классовые элементы довольно мирно уживались во мне под единой фирмой Л. Андреева, и все шестеро: великоросс, поляк, хохол, финн, буржуй и батрак дружески ходили в кабак или ресторан. И там поляк плясал мазурку, хохол спал головой на столе, помещик привередничал, а беднейший крестьянин производил умеренный погром, великоросс же потом расплачивался по счету или производил иностранный заем.
Так жили мы все шестеро, а может и больше…»