Борис Константинович Зайцев был человеком глубоко верующим. Евангельскую заповедь «не судите, да не судимы будете» последовательно воплощал на протяжении жизни. Строгому суду он подвергал себя, но не других. Более того, был одним из немногих писателей начала XX века, кто находил и признавал личную вину в трагических событиях истории России и мира. В широком смысле, причинно-следственные связи политических событий искал с позиции религиозной.
Когда началась Первая Мировая война, Зайцев писал Чулкову 11 дека 1914 года: «Думаю, у всех нас одно чувство, чтобы кончилась в нем (в новом 1915 году) эта ужасная бойня или, если хотите, великое испытание, посланное людям за то, что они много нагрешили и «забыли Бога». Не знаю, как ты Георгий, а я это ясно чувствую, что все без исключения ответственны за эту войну. Я тоже ответствен. Мне это тоже напоминание — о неправедной жизни. Но, конечно, главная тяжесть ответственности на тех, кто идеей своей жизни сделал «мамону», — и, слава Богу, — не русский народ, и не русская культура утверждала эту идею. Слава Богу, даже она русским совершенно чужда».
В феврале 1961 года Зайцев отмечает 80-летие. В ответ на многочисленные поздравления он публикует в газете «Русская мысль» небольшую статью под заголовком «Восемьдесят ступеней». И спустя много лет после той войны снова возвращается к теме личной ответственности: «А жизнь страны шла своим путем, да и всей Европы своим – в 14-м году и началась катастрофа. Мир вступил в полосу неслыханных бедствий. Низы показали себя. Но и мы за что-то ответили – за слишком легкую, беззаботную жизнь (это и есть покаянная нота «Золотого узора» моего: может быть, недостаточно выраженная, во всяком случае, недостаточно замеченная)».
Религиозность Зайцева возрастает в дни Февральской и Октябрьской революций. Несмотря на то, что события переворота приносят много горя семье Бориса Константиновича, с новой силой звучат в его статьях и произведениях покаянные мотивы. А ведь у Бориса Зайцева были все основания излить праведный гнев на головы большевиков, обвинить их во всех бедах России и страданиях близких людей. В феврале 1917 года растерзан толпой племянник Зайцева — Юра Буйневич. Он окончил военное училище и служил в Измайловском полку. Юра стоял на посту и не пускал толпу в казарму. Расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности пасынок Бориса Константиновича – Алексей Смирнов. В 1919 году умирает отец писателя. Это было трудное и страшное время: голод, аресты, грабежи, убийства. Чтобы выжить в голодный 1921 год писатели, среди которых были Зайцев, Бердяев, Осоргин, торговали самодельными книжками в «Книжной лавке» в Леонтьевском переулке. Зайцев, возглавлявший Союз писателей, старался оказать помощь особо нуждающимся. Его участие помогло выжить Марине Цветаевой, оставшейся в Москве с дочками. Как член Комитета помощи голодающим Зайцев был арестован и некоторое время находился в заключении на Лубянке, где сидел вместе с профессорами, учеными. Тогда, чтобы скоротать время, они читали по очереди лекции.
Весной 1922 года Борис Константинович переболел сыпным тифом. После тяжелой болезни семье удалось получить разрешение на выезд в Германию для восстановления здоровья писателя. И вот уже в эмиграции, вдали от Родины, осмысляя прошлое, Зайцев снова возвращается к теме личной вины, к покаянным мотивам.
В июне 1943 года Зайцев пишет небольшой мемуарный очерк о себе. В нем он рассказывает о религиозном подъеме, который испытал в революционные годы, и о том, как пережитое сказалось на его писании: «Страдания и потрясения, ею (революцией) вызванные, не во мне одном вызвали религиозный подъем. Удивительного в этом нет. Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, церкви. (Само богослужение есть величайший лад, строй, облик космоса). Как же человеку не тянуться к свету? Это из жизни души. Из жизни же чисто художнической: если бы сквозь революцию я не прошел, то, изжив раннюю свою манеру, возможно, погрузился бы еще сильнее в тургеневско-чеховскую стихию. Тут угрожало бы «повторение пройденного».
«Революция — всегда расплата. Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны Родины?», — писал Зайцев.
Борис Константинович был верным, преданным сыном России. Так сложилось, что 50 лет из отпущенных на земле девяносто, он прожил вдали от Родины, но всеми помыслами, чувствами всегда был обращен к ней. Все, что создал за долгие годы изгнания, было адресовано русскому читателю. После Перестройки первый сборник рассказов и повестей Зайцева вышел в СССР в 1987 году, спустя 15 лет после смерти Бориса Константиновича. И тогда русский читатель начал открывать мир одного из самых самобытных писателей серебряного века, постигать его философию, основанную на православной вере, в которой покаяние – отправная точка исцеления души.
Автор: И.В. Самарина, научный сотрудник Музея писателей-орловцев