«От Рождества до святого Крещения».
От Рождества Христова (7января) до Крещения (19 января) проходили на Руси святки — праздничные дни массовых гуляний: песни, пляски, гадания. После Крещения начинали играть свадьбы. Николай Семенович Лесков, живя с родителями на Панином хуторе, недалеко от Кром, часто присутствовал на народных праздниках и свадьбах. Вот как он описывает в своей повести «Житие одной бабы» святки, девичник и свадьбу молодой крестьянки Насти из орловского села Гостомля, которую насильно выдали замуж за немилого кулацкого сына Гришку Прокудина: «Свадьба должна была быть после Крещенья. Недели с три всего оставалось Насте прожить своим житьем девичьим. Всегда Настя была добрая и кроткая, а тут, в эти три дня недели, совсем точно ангел небесный стала. И жалкая она такая была, что смотреть на нее никак нельзя словно тень ее ходит, а самой как нет, будто душечка ее отлетела. Лицо стало такое длинное да бледное, как воск…, прошло Рождество; разговелись; начались святки: девки стали переряжаться, подблюдные песни пошли. А Насте стало еще горче, еще страшнее. «Пой с нами, пой»,- приступают к ней девушки; а она не только что своего голоса не взведет, да и чужих-то песен не слыхала бы…, девки запели «Кузнеца», «Мерзляка», «Мужичков богатых», «Свинью из Питера». За каждой песней вынимали кольцо из блюда, накрытого салфеткой, и толковали, кому что какая песня предрекает. Потом Анютка — круглая завела: «Зовет кот кошурку в печурку спать». Девушки подхватили: «Слава, слава», допели песню, и вынулось серебряное кольцо Насти. Смысл песни изъяснять было нечего. Все захохотали, да подсмеиваться, да перешептываться промеж себя стали. Настя надела поданное ей колечко, а сама бледная как смерть; смотрит зорко, и словно как ничего не видит и не слышит.
Перевенчали Настю с Гришкой Прокудиным. Говорил народ, что не свадьба это была, а похороны. Всего было довольно: питья, и еды, и гостей званых; не было только веселья да радости. Пьяные шумели, кричали, куражились…Молодые сидели за особым столом; Гришка был расчесанный, примасленный, в новой свите, с красным бумажным платком под шеей. С лица у него тек пот, а с головы масло…Настя сидела обок мужа не живая, не мертвая…когда кто-нибудь из пьяных гостей, поднимая стакан, говорил: «горько! подсластите, молодой князь со княгинею», Настя, как не своя, вставала и давала целовать себя Григорью. Ни кровинки не видно было в ее лице, и не бледное оно было, а как-то почернело. С самого утра она точно как умерла. Одевали ее к венцу, песни пели, косу девичью расчесывали под честной венец; благословляли образами…она никому ни словечка не промолвила…Пришел, наконец, поп и началось венчание…Когда водили Настю вокруг налоя и пели: «Исаия, ликуй! Дева име во чреве и роди сына Еммануила», она дико взглянула вокруг…и два раза споткнулась, зацепившись за подножье… Так и вина Настя хлебнула с Григорьем из одной чашки «в знак единения», тихо и спокойно…, дала себя обнять и поцеловать молча. В притворе церковном свахи завернули ей косу под белую женскую повязку с красной бумажной бахромой; надели паневу с мишурным позументом и синей прошвой спереди; одели в белый тулуп и повезли в дом свекра…».
