По страницам произведений: Н.С. Лесков «Печерские антики».
Переезд Николая Лескова из Орла в столицу Украины сыграло большую роль в его дальнейшей судьбе. «Он был ошеломлен и очарован сравнительно мягкостью новых для него «лыцарских» нравов, традиций, характера отношений, живучести исторических преданий, заповедей», — отмечает сын писателя.
Киевские впечатления дают обширный материал к последующему творчеству. В 1883 году в «Киевской старине» печатается произведение Н.С. Лескова «Печерские антики». Сам писатель так характеризовал свой очерк в письме редактору-издателю «Киевской старины» Ф.Г. Лебединцеву: «… я вам напишу и непременно пришлю маленький (около листа), но цельно задуманный очерк, — веселы и с историческим касательством к Киеву. Он будет называться «Царски немоляк», или, если «богомольно наше дуре, слишком чопорно цензуре» это не понравится, то поставьте: «Старец Малафей и его отрок». Это тип, и жанр, и нечто, что, может быть, прочтут и улыбнутся, а этого и достаточно от нашего брата сказочника…»
В дальнейшем план работы разросся, а предположительны объем ее очень увеличился.
В начале 1883 года Ф.Г. Лебединцев писал Н.С. Лескову по поводу «Печерских антиков»: « Благодарю… за то, что прислали столь «перчистую» вещь, как Ваши «Антики». Вот уж поистине прочухрай. Верите – я и над рукописью, и над корректурами, и после них все хохотал. Писал так – это своего рода сила, которая и живет, и веселит, и поучает».
«Все набитые сбродом дома и домишки, хлевушки и закуточки шияновских улиц давно валились, а починять их строго запрещалось суровым бибиковским эдиктом о «преобразовании». Но о Берлинском говорили так, что он этих эдиктов не признаёт и что Бибиков не смеет ему воспретить делать необходимые починки, ибо сам государь желал, чтобы дом, где живёт Кесарь Степанович, был сохранён в крепости. Между тем, как думал об этом Бибиков, было неизвестно, а починки были крайне нужны, особенно в крышах, которые прогнили, проросли и текли по всем швам. И что же? наперекор всем бибиковским запрещениям, крыши эти чинились; но как? Этот способ достоин занесения его в киевскую хронику.
К Кесарю Степановичу был вхож и почему-то пользовался его расположением местный квартальный, которого, помнится, как будто звали Дионисий Иванович или Иван Дионисович. Он был полухохол-полуполяк, а по религии «из тунеядского исповедания». Это был человек пожилой и очень неопрятный, а подчас и зашибавшийся хмелем, но службист, законовед и разного мастерства художник. Притом, как человек, получивший воспитание в каких-то иезуитских школах, он знал отлично по-латыни и говорил на этом языке с каким-то престарелым униатским попом, который проживал где-то на Рыбальской улице за лужею. Латынь служила им для объяснений на базаре по преимуществу о дороговизне продуктов и о других предметах, о которых они, как чистые аристократы ума, не хотели разговаривать на низком наречии плебеев.
В служебном отношении, по части самовознаграждения, классик придерживался старой доброй системы — натуральной повинности. Денежных взяток классик не вымогал, а взимал с прибывающих на печерский базар возов «что кто привёз, с того и по штучке, — щоб никому не було обиды». Если на возу дрова, то дров по полену, капуста — то по кочану капусты, зерна по пригоршне и так всё до мелочи, со всех поровну, «як от бога показано». <…>
У латыниста квартального было два искусства, из коих одним он хвастался, а о другом умалчивал, хотя, собственно, второе в общественном смысле имело гораздо большее значение.
Иван Дионисович хвалился тем, что он «сам себя стриг». Это, может быть, покажется кому-нибудь пустяками, но пусть кто угодно на себе это попробует, и тогда всяк легко убедится, что остричь самому себя очень трудно и требует большой ловкости и таланта. Второе же дело, которое ещё более артистически исполнял, но о котором умалчивал квартальный, относилось к антикварному роду: он знал секрет, как «старить» новые доски для того, чтобы ими «подшивать» ночью прогнившие крыши. И делал он это так, что никакой глаз не мог отличить от старого новых заплат его мастерского приготовления.
В том самом караван-сарае, где складывались натуральные подати с базарных торговцев и производилась меновая торговля, тут же у Ивана Дионисовича была и антикварная мастерская. Здесь находились дрань, лубья и дёготь или колёсная смола, по-малороссийски «коломазь». Всё это было набрано на базаре с торговцев безданно-беспошлинно и назначалось в дело, которое, при тогдашних строгостях, заключало в себе много тайности и немало выгод. Химия производилась в огромном старом корыте с разведённым в нём коровьим помётом и другими элементами, образовывавшими новые соединения. Элементы все были простые: навоз, песок, смола и зёрна овса «для проросли». В этом корыте лежали приуготовляемые для антикварных работ лубы и драницы. Они подвергались довольно сложному процессу, за которым классик наблюдал не хуже любого техника, и новому материалу придавался вид древности изумительно хорошо и скоро. Квартальный сам дошёл до того, как составлять этот античный колорит и пускать по нему эту весёлую зелёненькую проросль от разнеженных овсяных зёрен. Стоило приготовленную таким способом доску приколотить на место, и, как «Бибик» около неё ни разъезжай, ничего он не отличит.
Дошёл до этого производства Иван Дионисович, вероятно, из тех побуждений, чтобы у него не пропадали такие продукты, как лубья и коломазь, для которых нельзя было найти особенно хорошего сбыта в их простом виде.
Кажется, квартальный иногда сам и приколачивал приготовленные им заплатки, а впрочем, я достоверно этого не знаю. Знаю только, что он их приготовлял, и притом приготовлял в совершенстве.
Способ нанесения этого материала на ветхие постройки был прост: избиралась ночь потемнее, и к утру дело было готово».
