Рассказ «Привидение в Инженерном замке» впервые был опубликован в «Новостях и Биржевой газете» 5 и 6 ноября 1882 года под названием «Последнее привидение Инженерного замка». Но в сборник «Святочных рассказов» (1886) и Собрание сочинений 1889 года он вошёл с изменённым названием.
В основу рассказа легла история, которую Лесков услышал в дружеской беседе. Иван Степанович Запорожский, знакомый Николая Семеновича Лескова и его братьев, рассказывал о мальчишеском озорстве, учиненном на его глазах у гроба директора Военно-инженерного училища генерала Ломновского. Речь шла о Михайловском замке, где располагалось Инженерное училище.
Инженерный Михайловский замок был выстроен для Павла І в 1797 — 1800 годах. Здесь же он был убит в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. С 1810 года в этом здании располагалось Инженерное училище, с 1819 года — Главное Инженерное училище, затем — Николаевская Инженерная академия, образованная в 1855 г. Пётр Карлович Ломновский был начальником Главного Инженерного училища с 1844 г.
Герои рассказа «Привидение в Инженерном замке» — малолетние «инженерные кадеты», изображены автором с симпатией: «Это был народ ещё более молодой и совсем ещё не освободившийся от детского суеверия и при том резвый и шаловливый, любопытный и отважный». Репутация «страшного замка» не только была известна кадетам, но очень их интересовала: «дети напитывались этими страхами» и «очень любили пугать других», особенно «новичков, или так называемых «малышей», которые, попадая в замок, вдруг узнавали такую массу страхов о замке, что становились суеверными и робкими до крайности».
Уже начало рассказа интригует: «У домов, как у людей, есть своя репутация. Есть дома, где, по общему мнению, нечисто, то есть, где замечают те или другие проявления какой-то нечистой или по крайней мере непонятной силы. Спириты старались много сделать для разъяснения этого рода явлений, но так как теории их не пользуются большим доверием, то дело с страшными домами остаётся в прежнем положении». И это заставляет вспомнить об определении, которое Лесков дал себе в разговоре с А.П. Чеховым: «я — мистик». Писателя, несомненно, привлекают необычные, мистические явления жизни и человеческого воображения.
«Один из четырёх стоявших у гроба генерала кадетов, именно К-дин, переживая все эти ощущения, забыл дисциплину и, стоя под ружьём, прошептал:
— Духи лезут к нам за папкиным носом.
Ламновского в шутку называли иногда «папкою», но шутка на этот раз не смешила товарищей, а, напротив, увеличила жуть, и двое из дежурных, заметив это, отвечали К-дину:
— Молчи… и без того страшно, — и все тревожно воззрились в укутанное кисеёю лицо покойника.
— Я оттого и говорю, что вам страшно, — отвечал К-дин, — а мне, напротив, не страшно, потому что мне он теперь уже ничего не сделает. Да: надо быть выше предрассудков и пустяков не бояться, а всякий мертвец — это уже настоящий пустяк, и я это вам сейчас докажу.
— Пожалуйста, ничего не доказывай.
— Нет, докажу. Я вам докажу, что папка теперь ничего не может мне сделать даже в том случае, если я его сейчас, сию минуту, возьму за нос.
И с этим, неожиданно для всех остальных К-дин в ту же минуту, перехватив ружьё на локоть, быстро взбежал по ступеням катафалка и, взяв мертвеца за нос, громко и весело вскрикнул:
— Ага, папка, ты умер, а я жив и трясу тебя за нос, и ты мне ничего не сделаешь!
Товарищи оторопели от этой шалости и не успели проронить слова, как вдруг всем им враз ясно и внятно послышался глубокий болезненный вздох — вздох очень похожий на то, как бы кто сел на надутую воздухом резиновую подушку с неплотно завёрнутым клапаном… И этот вздох, — всем показалось, — по-видимому, шёл прямо из гроба…
К-дин быстро отхватил руку и, споткнувшись, с громом полетел с своим ружьём со всех ступеней катафалка, трое же остальных, не отдавая себе отчета, что они делают, в страхе взяли свои ружья наперевес, чтобы защищаться от поднимавшегося мертвеца.
Но этого было мало: покойник не только вздохнул, а действительно гнался за оскорбившим его шалуном или придерживал его за руку: за К-диным ползла целая волна гробовой кисеи, от которой он не мог отбиться, — и, страшно вскрикнув, он упал на пол… Эта ползущая волна кисеи в самом деле представлялась явлением совершенно необъяснимым и, разумеется, страшным, тем более что закрытый ею мертвец теперь совсем открывался с его сложенными руками на впалой груди.
Шалун лежал, уронив свое ружьё, и, закрыв от ужаса лицо руками, издавал ужасные стоны. Очевидно, он был в памяти и ждал, что покойник сейчас за него примется по-свойски.
Между тем вздох повторился, и, вдобавок к нему, послышался тихий шелест. Это был такой звук, который мог произойти как бы от движения одного суконного рукава по другому. Очевидно, покойник раздвигал руки, — и вдруг тихий шум; затем поток иной температуры пробежал струею по свечам, и в то же самое мгновение в шевелившихся портьерах, которыми были закрыты двери внутренних покоев, показалось привидение. Серый человек! Да, испуганным глазам детей предстало вполне ясно сформированное привидение в виде человека… Явилась ли это сама душа покойника в новой оболочке, полученной ею в другом мире, из которого она вернулась на мгновение, чтобы наказать оскорбительную дерзость, или, быть может, это был ещё более страшный гость, — сам дух замка, вышедший сквозь пол соседней комнаты из подземелья!..»