Вечером 25 декабря 1902 года на праздник Рождества Христова в 11 часов 20 минут в семье Андреевых появился на свет первенец – сын Вадим. Роды принимала родная сестра Александры Михайловны – Елизавета Михайловна Доброва (медицинская сестра и акушерка). Вес младенца составил 7,5 фунта.
В письме к М. Горькому Леонид Андреев так описывает это событие: «Я очень счастлив, милый Алексеюшка. Мальчишка уродился хороший, и я вокруг него фантазирую напропалую. «Человек – вот правда» даже и в том случае, если размеры его микроскопические. Я сам больше всего нравился себе тогда, когда нельзя еще было сказать, что из меня выйдет: Наполеон, Магомет или прохвост; а теперь, когда наверно известно, что я не буду прохвостом, но зато не буду и Наполеоном, — теперь я мало для себя интересен. Одна неделя, в которую он рожался и родился, открыла мне такое, чего я не мог узнать за всю жизнь.
Шура – 1) очень благодарит тебя и целует за добрую о ней память, 2) очень ухватилась за мысль, что ты будешь крестить мальчишку. Для этого тебе приезжать не потребуется, а тебя только запишут где-то в книгу, не то в участке. Кумой будет теща моя, в тебя влюбленная (но не в меня, конечно). И мне хочется, чтобы ты крестил».
Но обстоятельства сложились так, что крестным отцом Вадима стал его дед Михаил Михайлович Велигорский. Горький же впоследствии крестил второго сына Андреева – Даниила. Наряду с ним он всегда считал своим крестником и Вадима.
Для Леонида Андреева рождение сына стало самым важным событием года. На семейном совете было решено вести дневник, в котором должны записываться все шаги первенца. В фондах нашего музея хранится переданная Вадимом Леонидовичем Андреевым ксерокопия рукописи этого дневника — «Вполне достоверный рассказ о первых шагах Димискина на жизненном пути».
«6 мая Д<имискин> совершил первое железнодорожное путешествие на дачу, на станцию Бутово по М<осковско->-К<урской> жел<езной> дороге. Лето было жаркое и сухое, дача была большая, удобная, после первых дней нездоровья (живот) Д<имискин> наслаждался вовсю. Здесь кругозор его, видимо, начал расширяться: он с удовольствием шел от дому, а возвращался к дому с неудовольствием, горячо полюбил велосипед и выражал на лице жалость, когда его видел; с симпатией относился к лошадям, много смеялся и жестикулировал. <…> Обычное летнее времяпрепровождение Д<имискина> заключалось в следующем: в углу террасы настилалось сено, покрывалось простыней и отгораживалось подушками. Там он восседал в прозрачной коротенькой рубашонке, тянулся за соломинкой и аккуратно каждый раз кувыркался. Так было и в июле, когда отец Димискина писал по утрам «Жизнь Василия Фивейского» и после каждых трех-четырех фраз бежал его целовать».
Толчком к созданию повести «о горделивом попе» стал для Леонида Андреева разговор в Нижнем Новгороде с М. Горьким «о различных исканиях незыблемой веры». Новый творческий замысел захватил Андреева. Впоследствии он писал Горькому, что работает над этой темой и работа идет легко, «как на лыжах». Но вскоре работа замедлилась, несколько раз пришлось Леониду Николаевичу переписывать последние страницы повести, чтобы достичь желаемого результата.
Маленькие семейные радости и огорчения, связанные с рождением ребенка, наполнили жизнь Андреева и помогли ему стать более спокойным и уверенным в себе. Здесь в Бутово его окружали только самые близкие люди. Он любил бродить по бескрайним полям Подмосковья, любил «закаты с розовыми облаками». Сюда часто приезжали его друзья. Возможно, что это были самые счастливые дни для Леонида Андреева.
Б.К. Зайцев вспоминал: «<…> мы идем где-нибудь в белеющем березовом лесочке в Бутове. Май. Зелень нежна, пахуча. Бродят дачницы. Привязанная корова пасется у забора; закат алеет, и по желтой насыпи несется поезд в белых или розовеющих клубах. С полей веет простором и приветом родной России. Мы же идем легко, быстро и говорим взволнованно. Вот он меня провожает на платформе — в своей широкополой артистической шляпе, в какой-нибудь синей рубашке, с летящим галстуком, с возбужденными черно-блистающими глазами. Это оживление и возбуждение так молодит!»
