В юности ближайшим другом Фета был Аполлон Григорьев. Человек он был необыкновенный: яркий, фанатически преданный искусству, страстный в интеллектуальных и житейских увлечениях, необыкновенно искренний и совершенно беспомощный в жизни.

Григорьев стоял при рождении Фета-поэта, помог ему понять его истинное предназначение, себе же отводил скромное при нём место, хотя тоже был поэтом.  Он  писал: «Да! Этот человек один из немногих избранников искусства – и у меня есть назначение около него».

Фет, в свою очередь, вспоминал, что они были ближе, чем братья: «Григорьев в университете частью настолько же я, насколько я сам – Аполлон Григорьев…».

Фет ещё до поступления в московский университет услышал о талантливом юноше-Григорьеве от одного из знакомых профессоров, который настоятельно советовал с ним подружиться. В 1838 году оба оказались в  университете.  Их знакомство состоялось, и Фет стал бывать в доме Григорьевых на Малой Полянке.

 «Дом Григорьевых с постоянно запертыми воротами и калиткой на задвижке находился за Москвой рекой, на Малой Полянке, в нескольких десятках саженей от церкви Спаса в Наливках. Приняв меня как нельзя более радушно, отец и мать Григорьева просили бывать у них по воскресеньям.

 А так как я в это время ездил к ним на парном извозчике, то уже в следующее воскресенье старики буквально доверили мне свозить их Полонушку в цирк. До той поры, они его ни с кем и ни под каким предлогом не отпускали из дому».

Через несколько месяцев Фет, по настоянию отца и с радостного согласия родителей Аполлона, стал жить в их доме.                                                  

«Казалось бы, трудно было так близко свести на долгие годы две таких противоположных личности, как моя и Григорьева», — вспоминал Фет. Аполлон Григорьев был образцом скромности, сдержанности, послушания, обладал большими способностями и рвением к наукам, прекрасно говорил по-французски, великолепно играл на рояле, был образцовым сыном, для которого родительское слово – закон.

Фет к моменту их знакомства имел богатый опыт самостоятельной жизни, т.к. три года учился вне дома. Он умел курить, ездил к цыганам, порой пьянствовал, по собственным словам «до бесчувствия», рвения к учёбе не имел. Он не верил в добро, справедливость и светлое будущее. Вскоре после сближения с Григорьевым он уловил, что Аполлон тяготился однообразием и скукой домашней жизни и Фет стал активно смущать его своим образом мыслей и поступков.

«Я старался мешать ему даже в учёбе»,- писал Фет. И далее: «Я от души любил свою жертву, а Аполлон  — своего мучителя… наше сожительство точнее всего можно сравнить с точением одного ножа о другой , хотя со временем лезвия их получат совершенно различное значение». По словам Фета,  «их соединяло самое живое чувство общего бытия и врождённых интересов…», а главное связующим для них интересом оказалась поэзия.

Я был студентом. Жили мы вдвоем
С товарищем московским в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близ сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всём
Предоставляли жить по нашей воле —
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными — таков наш был девиз.

Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи
Нас удручали. Он долбил тетрадки
Да Гегеля читал; а я стихи
Кропал; стихи не выходили гладки.
Но, боже мой, как много чепухи
Болтали мы; как нам казались сладки
Поэты, нас затронувшие, все:
И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.             А.Фет  «Студент»