Цикл  «Свет незакатный»: Бунин о любви.

 

    Писателя всегда волновала тема любви, он пытался понять женскую душу. В дневниках он делает запись: «Продолжаю Мопассана. Места есть превосходные. Он единственный, посмевший без конца говорить, что жизнь человеческая вся под властью женщины».

Наверное, не случайно появляется рассказ «Легкое дыхание», где Бунин создает необыкновенно очаровательный, воздушный и легкомысленный образ Оли Мещерской.

 

Отрывок из рассказа «Легкое дыхание»

 

    « На кладбище, над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий.

     В самый же крест из  вделан довольно большой, выпуклый фарфоровый медальон, а в медальоне – фотографический портрет гимназистки с радостными, поразительно живыми глазами.

Это Оля Мещерская.

Девочкой она ничем не выделялась в толпе коричневых гимназических платьиц.

Затем она стала расцветать, развиваться не по дням, а по часам. Без всяких ее забот и усилий и как-то незаметно пришло к ней все то, что так отличало ее в последние два года из всей гимназии,- изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск глаз…

    Последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья, как говорили в гимназии.

    Однажды, на большой перемене, когда она вихрем носилась по соборному залу от гонявшихся за ней и блаженно визжавших первоклассниц, ее неожиданно вызвали к начальнице.

     Начальница, моложавая, но седая, спокойно сидела с вязаньем в руках за письменным столом, под царским портретом.

— Здравствуйте, mademoiselle Мещерская, — сказала она по-французски, не  поднимая глаз от вязания. – Я, к сожалению, уже не первый раз принуждена призывать вас сюда, чтобы говорить с вами относительно вашего поведения.

— Я слушаю вас, — ответила Мещерская, подходя к столу, глядя на нее ясно и живо, но без всякого выражения на лице, и присела так легко и грациозно, как только она одна умела.

-Слушать вы меня будите плохо, я , к сожалению убедилась в этом,- сказала начальница.

— Вы уже не девочка, —  многозначительно сказала начальница, втайне начиная раздражаться.

-Да, madam,- просто, почти весело ответила Мещерская.

-Но и не женщина, — еще многозначительнее сказала начальница, и ее матовое лицо слегка заалело,- прежде всего, что это за прическа? Это женская прическа!

-Я не виновата, мадам, что у меня хорошие волосы, ответила Мещерская и чуть-чуть  тронула обеими руками свою красиво убранную голову.

-Ах, вот как, Вы не виноваты!- сказала начальница. – Вы не виноваты в прическе, не виноваты, что разоряете своих родителей на туфельки в двадцать рублей!  Но, повторяю Вам,  Вы совершенно упускаете из виду, что вы пока только гимназистка….

  И тут Мещерская, не теряя простоты  и  спокойствия,  вдруг

вежливо перебила ее:

     — Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в

этом —  знаете  кто?  Друг  и  сосед  папы, а ваш брат Алексей

Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне…

 

     А  через  месяц  после  этого  разговора  казачий  офицер,

некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ничего общего с

тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская, застрелил ее

на  платформе  вокзала,  среди большой толпы народа, только что

прибывшей с  поездом.  И  невероятное,  ошеломившее  начальницу

признание Оли Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил

судебному  следователю,  что Мещерская завлекла его, была с ним

близка,  поклялась  быть  его  женой,  а  на  вокзале,  в  день

убийства,  провожая  его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что

она и не думала никогда любить его, что  все  эти  разговоры  о

браке — одно ее издевательство над ним, и дала ему прочесть ту

страничку дневника, где говорилось о Малютине.

Город  за  эти  апрельские  дни  стал чист, сух, камни его

побелели, и по ним легко и приятно  идти.  Каждое  воскресенье,

после  обедни,  по  Соборной улице, ведущей к выезду из города,

направляется маленькая женщина  в  трауре,  в  черных  лайковых

перчатках, с зонтиком из черного дерева

     Женщина эта —  классная  дама  Оли  Мещерской,  немолодая

девушка,  давно  живущая  какой-нибудь  выдумкой, заменяющей ей

действительную жизнь.

Смерть Оли Мещерской  пленила  ее новой  мечтой.  Теперь  Оля Мещерская — предмет ее неотступных дум и чувств. Она ходит на ее могилу каждый праздник, по  часам не  спускает  глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико Оли Мещерской в гробу,  среди  цветов  —  и  то,  что  однажды

подслушала:    однажды,   на   большой   перемене,   гуляя   по

гимназическому саду,  Оля  Мещерская  быстро,  быстро  говорила

своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:

     — Я  в  одной  папиной  книге,—  у  него много старинных

смешных книг,— прочла, какая красота должна быть у  женщины…

Там,  понимаешь,  столько насказано, что всего не упомнишь: ну,

конечно,  черные,  кипящие  смолой  глаза,—  ей-богу,  так   и

написано:  кипящие  смолой!—черные,  как  ночь, ресницы, нежно

играющий румянец, тонкий стан,  длиннее  обыкновенного  руки,—

понимаешь,  длиннее  обыкновенного!—  маленькая  ножка, в меру

большая  грудь,  правильно  округленная  икра,   колена   цвета

раковины, покатые плечи,— я многое почти наизусть выучила, так

все это верно! — но главное, знаешь ли что? — Легкое дыхание!

А  ведь  оно  у меня есть,— ты послушай, как я вздыхаю,— ведь

правда, есть?

 

     Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в  этом

облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».