Александр Митрофанович Фёдоров (1868-1949) — поэт, прозаик, драматург, журналист и переводчик. Он вращался в Петербурге в литературных кругах в то время, когда здесь жил Н.С.Лесков, но лично с ним знаком не был. Лесков тогда после публикации в газете «Северная пчела», корреспондентом которой он был, нашумевшей статьи о петербургских пожарах и выхода в свет его романов «Некуда» и «На ножах», испытывал самые нелепые гонения, находясь на положении отверженного. Критик Д.Писарев даже грозил журналам, которые осмелились бы напечатать столь недостойного автора, всеми ужасами презрения своего личного и общественного.

А.М. Фёдоров не разделял этого мнения, он любил  Н.С. Лескова ещё с гимназических лет и мечтал с ним познакомиться, но пойти к нему так и не решился. Александр Митрофанович ценил Николая Семёновича за красоту, добро, правду, любовь к людям и понимание человеческой души, — всё, чем освящено большинство произведений этого великого писателя. Его мнение разделяли  и другие почитатели творчества писателя, которые занимали сторону Лескова — реалиста и правдолюбца. Среди них – А. Л. Волынский, стоявший тогда во главе журнала «Северный вестник», который всегда с восхищением отзывался о Лескове, его писательской судьбе пророчил ему большую известность в будущем. «Лескову будут поклоняться как глубокому откровению русского национального духа, которым проникнуты все его сказки, предания и некоторые романы», — говорил он. Этот философ, критик и публицист, как вспоминал о нём А. М. Фёдоров, «чуть не со слезами на глазах говорил именно о великом русском просторе лесковских произведений, о его несравненном, чудесном стиле, который «пахнет нераспаханной русской землёй», о его воистину христианской действенной любви к людям». В этом отношении в своём увлечении Лесковым,- подмечал Фёдоров, — Волынский даже ставил его  выше  самого Л.Н.Толстого, восхищаясь его «художественным талантом, умением проникновенно описывать русский быт, психологические глубины и изломы черт русского характера».

А.Л. Волынский обещал А.М. Фёдорову сходить К Н.С. Лескову и познакомит их, но так и не успел это сделать. Они вместе приехали уже на похороны писателя. Вот как описывает А.М. Фёдоров это событие: «На первом попавшемся извозчике мы мчимся на квартиру усопшего…

День был петербургский, серый и скудный…Старый дом, первый этаж. Маленькая передняя. Маленький бритый человек, в длинном чёрном сюртуке, с унылой физиономией выходит нам навстречу и молча ведёт нас в дверь направо, в небольшую комнатку, видимо, столовую, оттуда — налево в комнату ещё меньше — кабинет Лескова, и тут же лежит на диване невысокий, коренастый человек с большой головой, поседелой и крепкой, с небольшой седоватой бородкой и, как мне представляется, с полузакрытыми глазами. Человек кажется спокойно уснувшим. Он даже лежит не по — покойницки, а немножко на боку, и одет тоже не по — покойницки — в тёмную поношенную пиджачную пару. Крутой нос как-то особенно бросается в глаза и строго согласован с крутым лбом и плотно, опять- таки не по — покойницки сомкнутыми крупными губами. Положительно как-то не верится, что это уже труп, труп и ничего более. По выражению этого удивительно русского лица можно даже судить не только о характере этого человека, который носил имя Н.С.Лескова, но и о его голосе, улыбке и настойчиво — зорком взгляде сейчас полузакрытых глаз, которые, вероятно, были серые, с зеленоватым отливом, хотя лицо его тёмного, но опять- таки не покойного тона. Да. Лесков, вероятно, не успел ещё вполне остыть и омертветь. Его ещё не обмывали и вообще не трогали, может быть, в ожидании доктора, который должен выдать необходимое свидетельство. Только страшно пустой кажется эта комната, да и вся квартира, а теперь, до мельчайших подробностей вспоминая лицо покойного и всю его фигуру до вытянутых на коленях брюк,…я решительно не помню обстановки этой комнаты, да и всей квартиры, точно она опустела тотчас, как из жившего здесь тела, теперь недвижного и бездыханного, отлетела душа. Я смотрю на правую руку Лескова, тоже крепкую и твёрдую руку, написавшую «Соборян», «Запечатленного ангела», «Мелочи архиерейской жизни», «Скомороха Памфалона», «Косого левшу» и много других чудесных произведений. И, повинуясь почти безотчётному чувству, склоняюсь к этой руке и целую её. Рука слегка похолодела. Какая тишина вокруг!… И странно, перед этим трупом я вдруг почувствовал с ещё большей силой, нежели когда читал его произведения, насколько Лесков дорог и несказанно близок мне. Да и одному ли мне, русскому каждой каплей моей крови. Вот и Волынский-еврей, а и тот подавлен скорбью не меньше, чем я. Ведь для Лескова и Жидовин был так же родной душой, как и англичанин в «Запечатленном ангеле» и сириец Памфалон. Что значит для этого творца человеческих душ какие-то осуждения и нарекания критиков, когда за него свидетельствуют эти живые души, утверждая не мимолётные тени человеческих понятий о правде и кривде, а одну великую правду — любовь к людям, милосердие и сострадание, которые выше всех временных догм и материалистических польз и выгод».