Я видел Лескова незадолго до его смерти, в 1894 году. Тогда я поддерживал скудость своего студенческого жилья мелкой театральной хроникой в «Петербургских ведомостях» В. Г. Авсеенки. Однажды меня потребовали в кабинет к Авсеенке; он держал в руках распечатанный конверт и предложил мне сейчас же отнести этот конверт к Лескову, подождать там, пока он выправит корректуру, и затем вернуть его в редакцию…

Через 20 минут я входил в кабинет Лескова. Подозрительно осмотрев меня несколько раз с головы до ног, Лесков подверг самому тщательному осмотру принесённый мною пакет, запечатанный зелёным сургучом с каким-то замысловатым оттиском. Перевернув его раз десять во все стороны, Лесков вынул из одного из бесчисленных ящичков своего бюро отрывок бумажки с такой же печатью и стал их внимательнейшим образом сличать. И только после этого всестороннего исследования Лесков заметил:

— Да, печать подлинная, Авсеенки!

     Затем он аккуратно вскрыл ножницами конверт, разорвал его на мельчайшие части и бросил их в печь, пододвинув на край большого письменного стола старинный парный подсвечник, и предложил мне там поместиться, а сам у другого такого же подсвечника стал править корректуру.

Статья была невелика…, но Лесков на её правку потратил часа два с половиной. Читал он одну строчку, заложив всё остальное толстой цветной бумагой. Часто справлялся в старой записной книжке, проложенной небольшими бумажками разного объёма, и вычитанное в ней записывал на особые листочки, которые приклеивал в виде дополнений на края гранок…

Наконец, когда работа была кончена и гранки пестрели целым роем пометок и вставок, Лесков стал аккуратно клеить конверт для них и запечатал его огромной восковой печатью, изображавшей какую-то иконку.

    — Ну вот и хвала всевышнему! Управились, теперь и побаловаться можно,- добродушно промолвил Лесков и, вынув из шкафчика над столом блюдечко с мармеладом и финиками, радушно предложил отведать это «афонское утешение», как он выразился, а сам стал есть тоже финики, но только из совсем другой плетёнки.