Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) — поэт.

«Атава рассказывал про Лескова: «Прихожу я утром к Николаю Семёновичу. Он только что возвратился из Апраксина рынка и при мне разгружался… Вдруг звонок. «Кто такой?». «Издатель из Москвы». Лесков сейчас же скрылся в другую комнату, где у него была образная, чтобы навлечь на себя подходящие одежды, а я принимаюсь занимать издателя. «Очень приятно»,- говорю,- познакомиться. Позвольте вас, пока выйдет уважаемый Николай Семёнович и осчастливит вас своим согласием или несогласием участвовать в вашей газете, поводить по этой комнате. Начнём с этого угла. Вот в витрине настоящий венецианский флакон, а в нём египетская тьма, которую с большой для себя опасностью вывез известный Марко Поло…Позвольте обратить ваше внимание также на чрезвычайно дорого обошедшееся Николаю Семёновичу изображение несколько уже облупившегося Никиты Пустосвята. Оно тем замечательно, что дух этого владыки по временам вселяется в нашего Николая Семёновича и глаголет его устами. Сделайте четыре мелких шага, дабы крупными шагами не сокрушить этой горки с бокалами и рюмками затейливого фасона…». Я объясняю, а издатель смотрит на всё, разинув  рот. Наконец подходим мы с ним к полочке, на которой лежит какая-то окаменелость. «А это, — спрашивает издатель,- что такое?- Это зуб Бориса и Глеба». Но тут Николай Семёнович не вытерпел и выскочил из образницы в золотой кофте, выкроенной и сшитой из упразднённых риз — в этом костюме всегда договаривался с издателями, чтобы, поразив их воображение, взять подороже,- и закричал на меня: «Ну как же тебе не стыдно, Сергей! Борис и Глеб были люди, а ты видишь, какая чудовищная кость. Зуб-то, правда, но угадай чей?- Тот, который ты имеешь против Константина Петровича». Тут Николай Семёнович меня обнял, и мы торжественно расцеловались в присутствии московского издателя. Всё этот его так тронуло, что он через некоторое время ушёл с унынием, не предложив аванса Николаю Семёновичу. И представьте, мне тоже не дал!».