В доме красавица-жена и всё та же мама, Настасья Николаевна, орловско-московское безответное дитя, обожающее Леонида, не без ужаса взирающее на Штука, на разные макабрные гравюры и упражнения самого Леонида (в том же роде. Но если Леониду нравится, значит так надо).

          И – неистребимые остатки прежнего – без конца самовары, чаи – Леонид пил чай с блюдечка, как и в Москве. Днём  вечная суета приезжих, редко друзей, чаще завистников, любопытных, недоброжелателей, репортеров, интервьюеров. По ночам, как прежде, литературная работа.

          Денег он теперь получал много – и от пьес в театре, и от издательства «Шиповник», где в альманахах своих Зиновий Исаевич Гржебин печатал его пьесы, рассказы – тоже больше гонорары. – Но душевного мира не было. В огромной степени зависело это от литературы. Слишком избалован он был ранней славой. Теперь Фортуна поворачивала в другую сторону. Гонорары еще шли, тиражи немалые, но в критике резкая перемена. Раньше превозносили, теперь стали писать много грубого и обидного. Это раздражало. Леонид мрачнел.