Я недаром любил Берлин. VIII. «После Петербурга лучший город…»
В середине мая 1838 года Грановский приезжает в Вену. Цель своего путешествия, в письме к друзьям Н.В. Станкевичу и Я. М. Неверову, он объяснил тем, что Вена представлялась самым подходящим городом для того, чтобы «броситься в действительность». Меланхолия и упадок сил, часто настигавшие Грановского, способствовали формированию неоднозначного впечатления о Вене и её действительности. Сам город произвёл приятное впечатление на путешественника своим великолепием: «Что сказать вам о Вене. После Петербурга лучший город из тех, какие я видел». В качестве достоинств автор писем отмечает прекрасные магазины, богатство туалетов местных жителей и аристократическое убранство театров.
В Вене Грановский часто посещал Burg—Theater, представлявший собой один из центров культурной жизни города. Здесь он впервые остался доволен постановками пьес Шекспира, которые произвели на него неудовлетворительное впечатление на сценах Берлина и Дрездена. Оперные труппы из Италии, выступавшие на сцене театра, также восхитили Грановского своей пламенной игрой: «Слышал итальянскую оперу! Да ещё какую, лучшую в Европе, после парижской разумеется. Три примадонны; четыре первых баса, два тенора и проч. Голоса – чудо <…> Я в первый раз понял всю прелесть, всё могущество человеческого голоса».
Из актёров венского круга Грановский имел приятное знакомство с артисткой венского театра Бреде. «M—me Brede чудесная женщина. Умная, образованная и добрая. Её любезность победила мою застенчивость, — а в первое свидание я, вероятно, показался ей медведем. Слава Богу, что ей за сорок, а то могла бы быть беда». Беседы с ней занимали Грановского. От неё он слышал рассказы о немецких учёных и артистах, в частности о знаменитой Элизе Рашель, с которой была связана дружескими узами. Кроме того, Бреде и Грановского сближали беседы о Гегеле. В одном из писем он признаётся друзьям, что как-то застал Бреде за чтением философии истории Гегеля, после чего был готов стать перед ней на колени: «Хотел на колени стать. Здесь и учёные не слыхивали о Гегеле, а если и знают, так по наслышке. Гегеля она знала лично и очень любила; <…>».
Надо сказать, что Грановский всегда с восторгом отмечал умственные интересы у женщин. В Вене он заметил, что местные женщины оказались образованнее мужчин: «Моя застенчивость как-то пропала на этот раз, может быть от того, что с здешними дамами очень легко говорить. Разговор сам льётся. В России мне случалось ломать голову выискивая предмет разговора: здесь этого не нужно».
На фоне восхищения женской образованностью у Грановского сформировалось тяжёлое впечатление об общем невежестве местных жителей. Его удивило полное отсутствие общественных и политических интересов. «Тяжело смотреть на этот народ: едят, пьют и веселятся, а до остального им дела нет. <…> А между тем невежды в высокой степени. Университеты, кроме медицинских факультетов, хуже наших, и студенты спят на лекциях. Политического интереса нет: в кофейнях читают только театральные рецензии, а политические газеты лежат так. <…> Больно смотреть на старика который проел и проспал жизнь, а здесь вы видите целый народ <…>. Как можно сравнить Россию! У нас свежий, бодрый народ!»
Среди насыщенной, но довольно праздной жизни в Вене Грановский ощутил в себе острую потребность в деятельности. Он признавался, что не смог бы жить здесь долго, т.к. от подобного образа жизни им овладела бы «постоянная грусть». Он хочет деятельности, «ставящей его лицом к лицу с живыми людьми». «Мне хочется работать, но так, чтобы результат моей работы был в ту же минуту полезен другим. Пока я вне России – это нельзя сделать». В Вене Грановский вновь задумался о значении истории, перечитал «Философию истории» Гегеля «от начала до конца и со вниманием», делился планами о предстоящей диссертации, предметом которой определил «образование и упадок городских общин в средние века».
В Вене Грановский сильно заболел: «Насилу поправился после припадка холеры со всеми принадлежностями. <…> Моё здоровье очень плохо сделалось и, кажется, сам виноват. Выкупался в жестокий жар и простудил себе желудок. <…> По приезде в Берлин начинаю лечиться у Ашерсона». В середине августа 1838 г. он вернулся в Берлин. Поселился в доме Вердера и, исключая период самой тяжелой болезни, постоянно занимался наукой. На этом его зарубежная стажировка закончилась. Он отправляется в Зальцбурнн, чтобы поправить своё здоровье, а оттуда летом 1839 г. отправляется в Россию.
