Разлука с Россией, с Родиной была для И.А. Бунина большой трагедией. Почти все произведения, написанные в эмиграции – о России и о русских людях. Вдали от Родины Бунин живёт ею, пишет о ней. Писатель Андрей Седых вспоминал: «Меня всегда поражала это его способность перевоплотиться, забыть обо всём окружающем, писать о далёкой России так, будто он видит её перед своими глазами. Но Бунин – это и есть Россия, которую отделить от него нельзя. Он был связан с ней крепкими, почти физическими узами, словно ни на один день не переставал дышать её прозрачным воздухом».
Именно в эмиграции Иван Алексеевич напишет свой знаменитый роман «Жизнь Арсеньева», в котором воскресит годы своего детства и юности, даст прекрасные картины жизни дореволюционной России. Жанр этой книги определить невозможно. Это не роман и не повесть. Скорее всего, это длинная поэма в прозе, «повесть о жизни» молодого Арсеньева, который во многом напоминает нам самого Бунина. «Жизнь Арсеньева» принято называть «выдуманной автобиографией», в которой действительность переплетается с авторским вымыслом. К. Паустовский так отозвался о «Жизни Арсеньева»: «Это вещь нового, еще не названного жанра. Жанр этот изумительный, берущий человеческое сердце в мучительный и, вместе с тем, светлый плен… Это слиток из всех земных горестей, очарований, размышлений и радостей. Это – удивительный свод событий одной человеческой жизни, скитаний, стран, городов, морей, но среди этого многообразия земли на первом месте всегда наша Средняя Россия. Бунину удалось в «Жизни Арсеньева» собрать свою жизнь в некоем магическом кристалле».
Иван Алексеевич писал:
«Я родился полвека тому назад, в средней России, в деревне, в отцовской усадьбе».
«Рос я в великой глуши. Пустынные поля, одинокая усадьба среди них… Зимой безграничное снежное море, летом – море хлебов, трав и цветов… И вечная тишина этих полей, их загадочное молчание…»
«<…> Раннее детство представляется мне только летними днями, радость от которых я почти неизменно делил сперва с <сестрой>, а потом с мужицкими ребятишками из Выселок, деревушки в несколько дворов, находившихся за Провалом, в версте от нас.
<…> Где я родился, рос, что видел? Ни гор, ни рек, ни озёр, ни лесов, – только кустарники в лощинах, кое-где перелески и лишь изредка подобие леса, а то всё поля, поля, беспредельный океан хлебов. Это не юг, не степь, где пасутся отары в десятки тысяч голов, где по часу едешь по селу, по станице, дивясь их белизне, чистоте, многолюдству, богатству. Это только Подстепье, где поля волнисты, где всё буераки да косогоры, неглубокие луга, чаще всего каменистые, где деревушки и лапотные обитатели их кажутся забытыми Богом, – так они неприхотливы, первобытно-просты, родственны своим лозинам и соломе. И вот я расту, познаю мир и жизнь в этом глухом и всё же прекрасном краю, в долгие летние дни его, и вижу: жаркий полдень, белые облака плывут в синем небе, дует ветер, то тёплый, то совсем горячий, несущий солнечный жар и ароматы нагретых хлебов и трав. <…> Там зной, блеск, роскошь света, там, отливая тусклым серебром, без конца бегут по косогорам волны неоглядного ржаного моря. Они лоснятся, переливаются, сами радуясь своей густоте, буйности и бегут, бегут по ним тени облаков…»
