Автор: Е.М. Шинкова— научный сотрудник фондов ОГЛМТ, с 1984 по 2010 год – главный хранитель фондов музея, член Орловского отделения Союза работников культуры.

 

«Горек чужой хлеб и тяжелы ступени чужого крыльца…»[1]

(по материалам фонда № 14 «И.А. Бунин» коллекции ОГЛМТ)

 

Опубликовано в  Тургеневском ежегоднике  2019 года/ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2019.- 382 с. 

 

В личном фонде И.А. Бунина хранятся не только мемории, прямо связанные с великим именем, но и материалы, которые правомернее было бы отнести к самостоятельному фонду – фонду  Веры Николаевны Буниной, его второй жены[2], прожившей с писателем более сорока лет и оставившей в его биографии след не только как близкий человек, но и как талантливый мемуарист, рассказавший о гении, с которым её свела судьба.

Однако при оформлении корпуса поступивших в музей бунинских материалов в 1970-е годы, рукописи, письма, документы Буниной решено было, выделив в отдельный раздел, оставить  в общем составе бунинского фонда. Что касается фотографий, на которых изображена Вера Николаевна, одна или в группах, то в Описании материалов Государственного музея И.С. Тургенева. II. И.А. Бунин (Орловское отделение Приокского книжного из-ва. Орел, 1979) все они оказались в разделе VI «Иконография. Фотография», в рубрике «Родственники И.А. Бунина».[3]

Сейчас о жизни Буниных во Франции, благодаря многочисленным публикациям, известно немало. Некоторые «неизвестные лица» рядом с Верой Николаевной на старых любительских фотографиях обрели имена, и мы вглядываемся в маленькие потемневшие  снимки, часто не очень хорошего качества, не выдерживающие критики с точки зрения профессионального мастерства и потому, что для нас – это реальная связь с прошлым, с историей, и потому, что многие из них заставляют нас размышлять о личности И.А. Бунина, который находится как бы «за кадром», но, тем не менее, здесь присутствует.

Об одной такой фотографии нам хотелось бы рассказать.

В Описании, которое уже упоминалось (см. № 917), она  представлена следующим образом: «Бунина В.Н. в группе. [1931]. Неизв. фотограф. Грасс. Франция. Сидит на скамейке, справа сидит сестра милосердия и еще две неизвестные женщины. Инв. 7445/5 оф».[4]

Обратимся теперь к неопубликованным письмам В.Н. Буниной к Дмитрию Николаевичу Муромцеву[5], также являющимся частью фонда № 14.[6]  Эти письма[7] содержат богатейший фактический материал о жизни Буниных в период с 1933 по 1936 годы, они написаны  очень близкому для адресанта человеку, брату, о столь же близком – Иване Алексеевиче Бунине, муже, и Вера Николаевна уверена, что все подробности его жизни, рассказы о людях, с которыми он встречается и общается,  интересны её адресату.

Бунина часто  отправляла в Москву фотографии, на которых запечатлены её друзья, среди них есть их общие с Дмитрием Николаевичем знакомые. Находим мы и сообщение о фотографии, которая нас интересует.  10 октября 1935 года она пишет Муромцеву: «<…> Посылаю тебе несколько фотографий. <…>  В сестринском наряде Екатерина Михайловна».[8]

Фамилию Екатерины Михайловны Вера Николаевна не сочла нужным уточнять, т.к. речь шла о хорошо известном им обоим человеке.

Современному же читателю это имя – Екатерина Михайловна Лопатина – практически, незнакомо. В России как писательница она широкой известности не приобрела, хотя её первый роман «В чужом гнезде», напечатанный под псевдонимом «К. Ельцова»[9] в журнале «Новое слово» в 1896-1897 годах[10], был положительно отмечен критикой.

Теперь обратимся к истории знакомства этой молодой писательницы сначала с И.А. Буниным, а затем с Верой Николаевной (в те годы Муромцевой) и их последующим связям.

Семьи Муромцевых и Лопатиных были хорошо знакомы. В столице они принадлежали к одному кругу – московской состоятельной интеллигенции. На лето обе семьи снимали дачи в вошедшем в моду подмосковном дачном  Царицыне. Воспоминания Веры Николаевны о Екатерине Лопатиной относятся к тому времени, когда первая была тринадцатилетней девочкой, а вторая – молодой женщиной. Вот как вспоминает Муромцева о Екатерине Михайловне в книге «Жизнь Бунина»:

«Оригинальная, и не потому, что хотела оригинальничать, а потому, что иной не могла быть, она – единственная в своем роде, такой второй я не встречала.

В те годы худая, просто причесанная, с вдумчивыми серо-­синими большими глазами на приятном лице, она своей ныряю­щей походкой гуляла по Царицыну <…>, в перчатках, с тросточкой и в канотье <…>. Очень беспомощная в жизни, говорившая чудес­ным русским языком, она могла рассказывать или спорить часами, без конца. Хорошая наездница, в длинной синей амазонке, в мужской шляпе с вуалью, в седле она казалась на фоне царицынского леса амазонкой с картины французского художника конца девятнадцатого века. Была охотницей, на охоту отправлялась с легавой, большею частью с золотистым сеттером.

Ей было в ту пору за тридцать, она на пять лет старше Ива­на Алексеевича. Я понимаю, что он остановил на ней свое внима­ние».[11]

Знакомство Бунина с Лопатиной состоялось в январе 1897 года в редакции журнала «Новое слово»[12], почти сразу же они стали встречаться.

Екатерина Михайловна пригласила Бунина бывать в их доме, и он стал посещать лопатинский особняк в Гагаринском переулке, где, как пишет  Вера Николаевна, проходили «лопатинские среды, на которых собирались выдающиеся люди того времени», где «бывало  общество смешанное: аристократы, иногда сам Толстой, ученые, философы <…>», судейские»[13]. Вера Николаевна добавляла, что Лопатина «Толстых знала хорошо: в молодости она вращалась с его дочерьми в одном и том же кругу; бывала она и у них в  гостях в Хамовниках, в Ясной Поляне».[14]

Забегая вперед, не лишне отметить, что к рассказам, воспоминаниям и даже суждениям  Екатерины Михайловны о Толстом и его семье не раз обратился Иван Алексеевич в книге, над которой работал в эмиграции и которая была итогом его многолетних размышлений над личностью, творчеством, философией Льва Николаевича – «Освобождение Толстого» (Париж, 1937)[15].   Лопатина на страницах этой книги названа автором другом, женщиной замечательной, хотя и пристрастной.

Но это произойдет через много лет,  а пока  молодые люди проводили вместе много времени, оживленно беседовали о литературе, вместе работали над корректурой романа[16] Екатерины Михайловны, гуляли. Один раз с ними встретились  юная Вера Николаевна с матерью, и Лопатина их познакомила.

Своё отношение к Екатерине Михайловне Бунин определял, как «романтическое»  к девушке из старинного дворянского гнезда, даже сделал ей предложение, которое, к счастью для обоих, было отвергнуто: Лопатина в то время переживала несчастную любовь  к врачу-психиатру[17], который лечил ее родного брата, Николая Михайловича, собирателя русских песен.

Смерть брата и несчастный роман, который приходилось скрывать от родных, т.к. врач был связан обязательствами с другой женщиной и не мог вступить в брак, оказались для Лопатиной тяжелейшим испытанием, справиться с которым она не смогла, серьезно заболела. Бунин же вскоре женился в Одессе на Анне Цакни. Родители Лопатиной, не зная о тайных сердечных страданиях дочери, связали её тяжелое состояние с женитьбой Ивана Алексеевича.

Эту страницу из жизни Лопатиной и Бунина подробно описала Г.Н. Кузнецова в «Грасском дневнике»[18]:

 

«<1931  г.> 5 июня.

Вечером во время прогулки В<ера> Н<иколаевна> сказала, что Катери­на Михайловна (Лопатина) днем рассказывала ей о том, как И<ван> А<лексеевич> когда-то был в нее влюблен и каким он был. И<ван> А<лексеевич>  рассказал:

• Мне тогда шел двадцать шестой год, но, конечно, в сущности, мне было двадцать. Однако Катерина Ми­хайловна вовсе не была “взрослей” меня, хотя ей было 32-33 года и выросла она в городе. <…> в ней было что-то чрезвычайно милое, кроме того, она занималась литературой и любила ее страстно. Чрезвычайно глупо думать, что она могла быть развитей меня оттого, что у них в доме бывал Вл. Соловьев[19]. В сущности, знала она очень мало, “умные” разговоры еле долетали до ее ушей, а занята она была исключительно собой. Сле­довало бы как-нибудь серьезно на досуге подумать о том, как это могло случиться, что я мог влюбиться в нее. <…> У меня же не было ни малейшего чувства к ней, как к женщине. <…>  Кто я был тогда? У меня ничего не было, кроме нескольких рассказов и стихов. Конечно, я должен был казаться ей мальчиком <…>  я и сказал ей однажды, когда она плакалась мне на свою любовь к X: “Выходите за меня замуж…”  Она расхохоталась: “Да как же это выходить замуж… Да  ведь это можно только тогда, если за человека голову на плаху можно положить…». <…>
• В<ера> Н<иколаевна> – Все-таки она думала, что И<ван> А<лексеевич> больше в нее влюблен. Она была очень задета его женитьбой через два месяца после предложения ей. Ведь это было в июне, а в сентябре он женился.

И<ван> А<лексеевич> – Да, и тоже был поступок идиотский. Поехал в Одессу и ни с того, ни с сего женился. А о Катерине  Михайловне думал потом с ужасом: что бы я с ней делал? Куда бы я ее взял?

Он еще рассказал, между прочим, что когда Кат<ерина> Мих<айловна> смеялась над ним, он как-то сказал ей: “Вот увидите – я буду известен не только на всю Россию, но и на всю Европу!”»

Вера Николаевна добавляла, что слова о грядущей славе, сказанные молодым Буниным, повторялись потом в их гостиной в Грассе после получения им Нобелевской премии.

Судя по тону записей Кузнецовой, видно, что «страсти», если и имели когда-то место, то давно улеглись, остались ровные, тёплые, дружеские отношения.

Теперь мы вряд ли сможем с достоверностью установить, как и почему решилась на эмиграцию Екатерина Михайловна, был ли этот поступок принципиальным, решение осознанным; возможно, она руководствовалась чувством долга, когда в «смутное время» вместе с сестрами Никольской общины[20] покинула столицу,  в потоке потерявших опору соотечественников устремилась к границам империи, а затем и дальше.

З.Н. Гиппиус[21], сблизившаяся с Лопатиной во Франции в очерке «Своими путями (О Е.М. Лопатиной)»[22] писала:

«После тяжких переживаний на Кавказе, куда попала, в первые годы большевизма, московская Община Ек<атерины> М<ихайлов>ны,  она, с неизменным своим другом, председательницей Общины, О.Л. Еремеевой, и несколькими сестрами, очутилась в Болгарии. Затем переезд во Францию; и тут, в самый трудный момент, им помогла, их приютила маленькая католическая Община в «Cambrai»».[23] 

Мы не располагаем точными сведениями, в каком именно году Лопатина и Бунины встретились во Франции, но из воспоминаний и писем Веры Николаевны, из «Грасского дневника» Кузнецовой знаем, что их дружеские отношения продолжались не один год и прервались только с концом жизненного пути Екатерины Михайловны.

Трудно сказать, на что рассчитывала Лопатина,  пересекая границу Франции, каким видела своё будущее в этой стране.  Возможно, как и многие её соотечественники, надеялась, что трагическое расставание с родиной – это ненадолго, что время неразберихи, «окаянных дней» скоро закончится, и можно будет вернуться и жить, если не прежней жизнью, то, по крайней мере, без ужасов гражданской войны, террора, разрухи.

Одно было очевидно: во Франции серьёзного применения своим литературным  способностям найти она не могла. Екатерина Михайловна время от времени, как говорится, брала в руки перо, но печатали её мало, а подчас этот вид деятельности доставлял ей тяжелые переживания. О её литературных трудах, в частности, о написании статьи о старшем брате, философе Л.М. Лопатине,[24] над которой работа велась  по просьбе И.И. Фондаминского[25], редактора журнала «Современные записки», рассказывает в «Грасском дневнике» Кузнецова:

 

«4 июня 1930 г. 

Вчера у нас <на вилле Буниных, в Грассе> почти целый день была Кат<ерина> Мих<айловна>. Дикто­вала В<ере> Н<иколаевне> свои воспоминания о брате Лопатине. Писала она в течение последней недели у Фондаминских, которые для этого и пригласили ее к себе из Клозона. Вчера же вечером я читала уже перепечатанное. Немного сумбур­но, как всегда у Кат<ерины> Мих<айловны>, а в общем талантливо, ин­тересно <…>».[26]

 

На следующий день в дневнике появляется запись:

 

«5 июня 1930 г.

<…> А воспоминания ее <Лопатиной> о брате яркие, живые, хорошо рисующие ту обстановку, в которой жило образованное московское общество ее времени, – читала сегодня утром их с большим интересом».[27]

Через несколько месяцев статья была завершена и отправлена в «Современные записки». Что происходило дальше, снова узнаем из Грасского дневника:

 

«14 ноября 1930 г.

<…> <Д.С. Мережковский>[28] сообщил о полученном от Илюши <Фондаминского> письме. “Современные Записки” не взяли статью К. Лопатиной о ее брате, потому что она им “не подходит”. (Илюша сам привез Кат<ерину> Мих<айловну> к себе, посадил и заставил написать эту статью, а когда она была написана, восхищался. Теперь оказывается – “не подходит”). Он предлагает Гиппиус переслать ее в “Чис­ла”.[29] “Это ей подходит, как фокстрот монахине!” – ска­зал Мережковский. Долго об этом говорили и возмуща­лись. В<ера> Н<иколаевна>, конечно, вся залилась краской за Кат<ерину> Мих<айловну> и готова была кинуться в бой».[30]

 

«23 ноября 1930 г.

<…> Катерина Михайловна, с кот<орой> В<ера> Н<иколаевна> виделась, больше всего огорчена тем, что Илюша <Фондоминский> ей не написал сам о том, что ее рукопись не принята. Но согласна даже и на “Числа”. Плачущим голосом: “Конечно, они (“Числа”) ужасные, но мне даже нравятся. Там такие хорошенькие картинки!”»[31]

Нам неизвестно, удалось ли, в конце концов, Лопатиной опубликовать где-либо статью.

Основным занятием Екатерины Михайловны с 1926 года и до самой кончины была работа в  превенториуме[32] для больных туберкулезом русских детей и поддержание этого учреждения. Медицинский опыт у неё был, во время Первой мировой войны она служила в России в психиатрическом госпитале, однако этого оказалось мало, требовался опыт организаторский. Основанный, очевидно, большей частью на благотворительные пожертвования, превенториум, требовал постоянных финансовых вложений, которых катастрофически не хватало,  «платных» детей было мало, у многих русских родителей, привозивших детей на лечение, материальной возможности содержать их не было. Не раз превенториуму грозило закрытие. Но устроительницы – Е.М. Лопатина и   О.Л. Еремеева[33]  – без устали искали и находили всё новые и новые пути для получения средств и спасали свое детище. Они и куроводством  занимались, и разводили коз,  кроликов, пчел,  даже породистых собак. Весьма образно написала об этом Гиппиус: « <…> есть на горе, над Антибами, в полуразрушенном старом замке, нищенский детский “превенториум”; он создан из ничего и существует, держится, тоже ничем: только энергией и волей одной из этих немолодых женщин и духовным подъемом другой.[34] Обе такие разные, они так необходимы друг другу. Обе работают, как последние служанки, ибо служанок нет, да и помощников постоянных мало».[35]

Хозяева Клозона, не получавшие прибыли от еле сводивших концы с концами арендаторов, неоднократно грозили их выселить, но мечтать о перемене места даже  не приходилось – не было средств.

Вера Николаевна была в курсе этих проблем, сочувствовала, делилась переживаниям с братом:

 

« <1934 г., ноября 11>

 Ек<атерина> М<ихайловна> с О<льгой> Л<ьвовной> хотят переехать, а средств нет, кажется, тоже нацеливаются, а сумма им нужна минимум в три тысячи!!!»[36]

 

Об этой же печальной стороне жизни превенториума упоминает и Г.Н. Кузнецова:

«28 января 1932 г. С. 234-235.

<…> Позавчера сделали прежде казавшееся таким невозможным путешествие пешком в Клозон – туда и обратно выходит километров 18, а может быть, и больше. Пошли с утра (конечно, без И<вана> А<лексеевича>) <…> особенно хорошо стало, когда уда­лились от дороги и пошли прямо через пустынные лесис­тые холмы, в конце концов и выведшие нас к Клозону, где нас не ждали, и сестры были немного не в духе, т. к. у них был в этот день неприятный разговор с владельцем дома, желающим, чтобы они уехали. <…>

В Клозоне – щенки, с сердитыми морщинистыми, в висящих складках мордочками «старых сенаторов» (как сказала Кат<ерина> Мих<айловна>). <…> пили чай в столовой. Разговора не выходило. Сестры были отсутствующие».

Возвращаясь вновь к фотографии, с исследования которой начиналась данная статья, можно с большой долей вероятности предположить, что сделана она не в Грассе, как значится в Описании ОГЛМТ, а в Клозоне, в один из таких дружеских визитов.

Значение для русской эмиграции деятельности Лопатиной и Еремеевой, их нелегкого труда в ими же созданном превенториуме трудно переоценить. Детей там не только лечили, но развивали духовно, Екатерина Михайловна организовала в Шато де Клозон маленькую церковь, дети обучались церковному песнопению. Делалось всё, чтобы они не забывали, что они русские. В письмах В.Н. Буниной упоминается сын художника Николая Дмитриевича Милиотти[37], который приехал в превенториум, практически, не разговаривая по-русски, но там очень скоро освоил родной язык.

Однако постоянная борьба за существование, за выживание подтачивала здоровье Екатерины Михайловны. Её больное сердце вызывало тревогу у друзей, особенно беспокоилась Вера Николаевна, у которой в эмиграции сложились с Екатериной Михайловной, как ни с кем,  чрезвычайно доверительные,  почти родственные отношения. Г.Н. Кузнецова вспоминала, что, едва получив известие о нездоровье Лопатиной, Бунина отправлялась навестить больную в Клозон.

Искренней печалью проникнуто письмо к Муромцеву с сообщением о смерти Екатерины Михайловны:

«19  сентября 1935 года

Дорогой мой Митюша, сегодня в половине девятого утра телефонный звонок. Голос Ольги Львовны, друга Екатерины Михайловны: вчера Екатерина Михайловна скончалась. Она умерла тихо: удар. Это большое горе для всех нас. Сегодня едем туда. Они живут в десяти километрах от нас. Сегодня я получила от нее письмо, очень нежное и ласковое. Она меня любила, как-то всю, может быть, это письмо было ее последним. Человек она была замечательный, редкой душевной и духовной красоты. Десять, нет двенадцать лет нашей дружбы. Они у нас прожили как-то полгода, и мы тогда очень душевно сошлись. Она знала маму и всегда о ней хорошо и с любовью вспоминала. Недавно она прогостила у нас два дня, и была необычайно со мной нежна. Похоронена она будет в маленьком городке, в Вальбоне, от нас тоже верст десять, двенадцать. <…>

Сейчас позавтракали и через полчаса едем. Нужно отвести денег и поклониться ее телу, проститься с ней. Мы ведь едем в Париж. Ян теперь торопится, он ведь не может хоронить близких людей, а ведь Ек<атерина> Мих<айловна> одно время была очень душевно близка ему».[38]

Ещё раз в письме к брату она вспоминает Лопатину через несколько месяцев после её кончины:

«5 апреля 1936 г.

Была на днях у нас Ольга Львовна, друг Катерины Михайловны. Ей 72 года, но энергия огромная. Несмотря на горе, а горе у нее огромное, они действительно любили друг друга, а настоящая любовь никогда не уменьшается, а всегда увеличивается, она деятельна, продолжает без денег вести свой превентариум, теперь ей будут присылать и французских детей, так как за русских не платят. У нее дочь за профессором замужем, за французом. Они состоятельные люди, очень хотят, чтобы она бросила свое дело и приехала к ним на покой, даже не помогают, чтобы принудить к этому, но она держится, бьется, как рыба об лед, но ехать – не едет. Не хочется ей, конечно, оставлять и дорогую могилу, на которой я еще не была. Поедем на следующей неделе, как и полагается. Я очень любила и была близка с Ек<катериной> Мих<айловной>, она была редким интересным человеком, с художественной душой, и любила меня даже не по заслугам. Конечно, в ее чувство входило и Царицыно, и то, что я знала ее родителей, братьев, и то, что она знала всю нашу семью. Сколько мы с ней переговорили, и никогда наговориться не могли. И как тонко она все понимала.  <…>

Без нее очень опустела наша “сторонушка”».

Позднее, в письмах Буниной к Г.Н. Кузнецовой, написанных, когда Лопатиной уже с ними не было, она продолжает её вспоминать под ласковым домашним прозвищем: Лапотэнушка. 

После смерти Екатерины Михайловны весь её архив остался у ближайшего друга  – Ольги Львовны Еремеевой, тем более что никто на него и не претендовал. Судьба этих документов печальна: во время Второй Мировой войны небольшая их часть поступила к Вере Николаевне (их передала О.Л. Еремеева с надеждой на возможную публикацию). Основное же: литературные рукописи, переписка, книги – всё, по информации Л.Ф. Зурова,[39] безвозвратно погибло, когда и Ольга Львовна скончалась.

Впоследствии находившиеся у Буниной лопатинские материалы поступили в Лидс в составе бунинской коллекции и находятся в Русском архиве (Лидс, Великобритания).[40] Есть там и фотография, о которой мы рассказали – экземпляр, принадлежавший Вере Николаевне, но, к сожалению, по словам Ричарда Дэвиса, многолетнего хранителя Русского архива, имена двух женщин, изображенных вместе с Верой Николаевной и Екатериной Михайловной ему также неизвестны.

Итак, приходится признать, что полностью расшифровать фотографию пока не удалось. Однако работу в этом направлении мы не прекратим и надеемся, что дальнейшие разыскания дадут новые сведения  об окружении Буниных во Франции.

 

 

[1] Данте Алигьери. Цит. по: Пушкин А.С. Пиковая дама. Сочинения в 3 т. Т. 3. М.: Худож. лит-ра., 1987. С. 194.

[2] Бунина В.Н. (ур. Муромцева (1881, Москва — 1961, Париж, Франция), переводчица, мемуаристка, автор литературных статей.

[3] См.: Описание материалов Государственного музея И.С. Тургенева. II. И.А. Бунин.  (Орловское отделение Приокского книжного изд-ва. Орел, 1979.  С. 91-97.

[4] См.: Описание материалов Государственного музея И.С. Тургенева. II. И.А. Бунин.  Орловское отделение Приокского книжного из-ва. Орел, 1979.  С. 94, № 917.

[5] Муромцев Дмитрий Николаевич (1886-1936), брат В.Н. Буниной, юрист.

[6] См.: Описание материалов Государственного музея И.С. Тургенева. II. И.А. Бунин.  Указаны суммарно на с. 145. 

[7] О письмах В.Н. Буниной к Д.Н. Муромцеву в коллекции ОГЛМТ см.: Шинкова Е.М. К истории  формирования личного фонда И.А. Бунина в коллекции Орловского объединенного государственного литературного музея И.С. Тургенева (ОГЛМТ). «Тургеневский ежегодник 2016-2017». Орел 2018. С. 338-351.

[8] ОГЛМТ, ф. 14 «И.А. Бунин», инв. 3216/109 оф.

[9] Выбор псевдонима, вне всяких сомнений, подчеркивает связи Лопатиных  с Елецким уездом Орловской губернии, где у них были поместья. Их родовое село Никольское (Лопатино, оно же Еропкино) также находилось в Елецком уезде.

[10] Начало публикации: К. Ельцова. «В чужом гнезде». Роман. I-VI. Новое слово. 1896. Декабрь. № 3. С. 109-142. См.: ОГЛМТ, НБК, 35385.

[11] Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. 1870-1906. М.: Советский писатель, 1989. С. 161.

[12]  Ж. «Новое слово» – ежемесячный научно-литературный и политический журнал; согласно словарю Брокгауза и Ефрона основан в 1895 году И.А. Ваталиным, а согласно Литературной энциклопедии в 1893 И. Потаниным. Изначально был  умеренно-либеральным, затем стал органом русского народничества, и после – совсем марксистским. Просуществовал всего 4 года, в 1897 году  был закрыт за  революционную пропаганду. В 1890-е годы в «Новом слове» печатался И.А. Бунин.

[13] Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. 1870-1906. М.: Советский писатель, 1989. С. 168.

[14] Там же. С. 168.

[15] См.: Бунин И.А.  Собр. соч. в 6 т. Т. 6. М.: Художественная литература, 1988. «Освобождение Толстого». С. 5-145.

[16] «В чужом гнезде». См. сноску № 7.

[17] Врач-психиатр Токарский. См.: ru.wikipedia.org Лопатина, Екатерина Михайловна

[18] Кузнецова Г.Н. Грасский дневник. М.: Московский рабочий, 1995. С. 217-218. Далее: Грасский дневник.

[19] Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) – крупнейший русский философ, поэт, публицист и критик, сын знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева, написавшего историю России в 29 томах; основал направление, известное как христианская философия; оказал влияние на религиозную философию Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Сергея и Евгения Трубецких, Павла Флоренского, Семёна Франка, а также на творчество поэтов-символистов – Андрея Белого, Александра Блока и других.

[20] Никольской община сестёр милосердия организована  княгиней С. С. Щербатовой и доктором Ф.П. Гаазом во время эпидемии холеры 1848 года. Сестры ухаживали за больными в городских больницах и на дому. При общине находились сиротский приют и богадельня для престарелых женщин. Во время Крымской войны, сестры Никольской общины оказывали помощь раненым в госпиталях Крыма. К середине 1870-х гг. в общине осталось несколько пожилых сестер милосердия, которые перешли в богадельню, но в 1914 г., с началом Первой мировой войны, Никольская община сестер милосердия в память княгини С. С. Щербатовой и доктора Ф. П. Гааза была восстановлена по инициативе попечительницы Лефортовского отделения Московского Дамского попечительства о бедных Ольги Львовны Еремеевой, которая её и  возглавила. (См.: Козловцева Е. Н. Московские общины сестер милосердия в XIX – начале ХХ века. М.: «ПСТГУ», 2010).

[21] Гиппиус Зинаида Николаевна (по мужу Мережковская; 1869-1945, Париж), поэтесса, писательница, драматург, литературный критик, идеолог русского символизма. С 1920 г. – в эмиграции (Франция).

[22] Гиппиус З.Н. [Неизвестная проза]: В 3-х т. Т. 3. Арифметика любви. 1931-1939 гг. Своими путями (О Е.М. Лопатиной). С. 503-507.

[23] Камбре – город на севере Франции. О католической общине, о сестрах, её населявших,  Лопатина вспоминала с неизменной благодарностью. Впоследствии она перешла в католичество.

[24] Речь идет о работе над статьей о Льве Михайловиче Лопатине (1855-1920), русском философе-идеалисте и психологе, профессоре Московского университета, многолетнем председателе Московского психологического общества, редакторе журнала «Вопросы философии и психологии», создателе первой в России системы теоретической философии.

[25] Фондаминский Илья Исидорович (1880-1942), общественно-политический деятель, публицист, редактор, издатель, по убеждениям  – эсер. В эмиграции с 1907 года. В феврале 1917 года вернулся в Петроград, принял активное участие в революционных событиях; однако в 1918 году вновь покинул Россию и эмигрировал, уже окончательно, во Францию, поселился в Париже. Был одним из редакторов ведущего журнала эмиграции «Современные записки» (1920-1940). Благодаря Фондаминскому журнал был открыт для авторов различных направлений общественно-политической мысли и различных литературных течений. В 1941 году был арестован германскими оккупационными властями, в 1942 году отправлен в Освенцим, где и погиб. В 2004 году «мирянин Илья Фондаминский» (в лагере Компьен в сентябре 1941 года он крещен в православие) был канонизирован Константинопольским Патриархатом как святой мученик.

[26] Грасский дневник.  С. 139.

[27] Там же. С. 139-140

[28] Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865-1941, Париж), писатель, поэт, критик, переводчик, историк, философ, общественный деятель. С 1920 г. – с женой З.Н. Гиппиус жил в эмиграции во Франции. 

[29] «Числа» – «журнал литературы, искусства и философии» русской эмиграции, выходивший в Париже в 1930-1934 годах. За пять лет вышло 10 номеров (в 8 книгах). Главным редактором был Николай Оцуп, принципиально не принимавший к публикации политических статей. В основном, в журнале печатались авторы младшего поколения русской эмиграции. В эмигрантской печати «Числа» вызвали бурную полемику и многочисленные критические отзывы.

[30] Грасский дневник. С. 181.

[31] Там же. С.  184. «Картинки», о которых идет речь, это иллюстрации журнала, в каждом номере их было до 20.

[32] Медицинский профилакторий.

[33] См. сноску № 19.

[34] Е.М. Лопатина и О.Л. Еремеева.

[35] Гиппиус З.Н. [Неизвестная проза]: В 3-х т. Т. 3. Арифметика любви. 1931-1939 гг. Своими путями (О Е.М. Лопатиной). С. 504.

[36] ОГЛМТ. Ф. № 14 «И.А. Бунин», инв. 3216/159 оф.

[37] Милиотти Николай Дмитриевич (1874-1962), художник, представитель русского символизма. В эмиграции с 1920 года.

[38] ОГЛМТ, ф. № 14 «И.А. Бунин», инв. 3216/107 оф.

[39] Зуров Леонид Федорович  (1902-1971), писатель, мемуарист, наследник архивов И.А. и В.Н. Буниных.

[40] См.: Catalog of the I.A. Bunin, V.N. Bunina, L.F. Zurov and E.M. Lopatina collections. Leeds, 2000. С. 353-354.