Е.А.Кубарёв

 

КЛАССНАЯ  НАСТАВНИЦА

Воспоминания,  навеянные  рисунками  в  старинном  альбоме

//  Тургеневский ежегодник  2011-2012 гг./ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2013 

 

 

Поводом для этих заметок стал один доклад на заседании Тургеневского общества. Сотрудница музея Тургенева Е.М.¹ рассказала о загадках старинного альбома и о гипотезах, связанных с атрибуцией изображённых в нём лиц. Очень заинтересовал меня рисунок, который можно бы озаглавить: «Классная наставница». Прослушав доклад, я не сразу понял, что речь шла о человеке, под опекой которого я учил русский язык и литературу целых три года в Орловском музыкальном училище. Лишь к концу рассказа Е.М. меня осенило: одной из героинь его была наша учительница литературы, она же совладелица старинного альбома!

Время, которое отделяло момент создания портрета «классной наставницы» в альбоме и пору, когда я был учеником этой самой наставницы, т.е. несколько десятков лет спустя, сделало своё дело: перемены в лице произошли разительные. Но главное в нём, его выражение, оно бессильно было изменить.

И вот мало-помалу я стал вспоминать эпизоды моего учения в Орловском музыкальном училище в 1945-1948 годах.

У Александры Михайловны на уроках литературы было всегда интересно. Эти занятия живо встают передо мной, хотя с тех пор прошло немало времени.

Сохранился так называемый «паспорт» преподавателей Музыкального училища. Здесь находим имя Александры Михайловны Михеевой, 1879 года рождения, русской, беспартийной.

За строкой «паспорта» стоит жизнь незаурядного человека, педагога с большой буквы. Все, кто у неё занимался, всю свою жизнь будут помнить её с благодарностью.

А.М.Михеева похоронена на Крестительском кладбище в Орле. Помнится, могила её была перед церковью, метрах в двадцати от неё, если идти к храму от центрального входа, с левой стороны от дорожки.

Вспоминаю свой разговор с преподавателем музыкальной школы, композитором Николаем Ильичом Стрегловым. Говорили об учёбе в училище, об учителях. Конечно, вспомнили Александру Михайловну Михееву, совершенно непохожую на преподавателей других общеобразовательных предметов. По своим манерам она казалась нам человеком из другого мира. Николай Ильич с гордостью говорил о себе: «Я был в числе первых её учеников». Зная его наклонность к литературе, я не удивился. Только заметил, что сам я был в числе последних её учеников, а по литературе и я имел хороший балл. Николай Ильич пришёл в училище в самый год его открытия. Тогда же А.М.Михеева устроилась туда на работу. Это было ещё до войны. Когда в начале 50-х годов мне пришлось поработать в эстрадном оркестре при кинотеатре «Родина», я познакомился с музыкантами, учившимися в Орловском училище в довоенные годы и хорошо помнившими своих педагогов.

Мне посчастливилось: я учился у Александры Михайловны три полных курса (с первого по третий курс). В конце 3-го курса наши занятия русским языком и литературой закончились. Это был последний год работы нашей наставницы в училище. В 1948 году окончился жизненный путь этого замечательного педагога и человека.

Трудовой путь Александры Михайловны начался в далёком 1910 году. Тогда, после окончания парижской Сорбонны, она поступила на должность классной наставницы в Орловскую Николаевскую женскую гимназию.

Удалось обнаружить фотографию тогдашней начальницы гимназии Зинаиды Африкановны Сафоновой, семья которой была связана дружбой с И.С.Тургеневым. Понятно, каким образом старинный альбом Сафоновых оказался в руках А.М.Михеевой: надо думать, его передала Александре Михайловне сама Зинаида Африкановна.

Характерный эпизод жизни Николаевской гимназии, связанный с Тургеневым. О нём упоминает священник Вознесенский в своей речи на панихиде по писателю (опубликована в Епархиальных ведомостях от 27 августа 1883 года).

«<…> Позволю себе привести пример из множества частных случаев. Прошлый год (1882) в пользу здешней женской Гимназии устраивался литературный вечер. Обратились к Тургеневу с просьбой, не пришлёт ли он из своего портфеля что-либо для прочтения? И маститый старец был настолько добр и внимателен к провинциальному учебному заведению, что на имя начальницы прислал из Парижа письмо, в котором выражал своё искреннее сожаление, что у него не имеется ничего подходящего для прочтения, счёл своим долгом прислать свою приличную денежную лепту в пользу бедных учениц».

Так что Александра Михайловна в Николаевской женской гимназии попала в атмосферу уважения к образованности и высокой культуре. Сколько воды утекло с тех пор!

Вспоминаю, что за день до похорон А.М.Михеевой на доске объявлений в нашем училище была прикреплена записка, оповещающая о смерти учительницы и об её похоронах. Жаль, что в училище ничего не знали об её болезни. На похороны пришла лишь небольшая группа студентов, из тех, кто изучал русский и литературу. А таких после войны было не больше половины. В то время в училище было человек пятьдесят студентов.

Гроб с телом Александры Михайловны стоял в самом начале дорожки, ведущей к храму, около него стояли три или четыре незнакомых мне женщины. Подумалось – родственники. Не припомню, чтобы кто-то из преподавателей училища был на этих похоронах. Закопали гроб тихо, без траурной музыки и без речей, так же тихо разошлись. Может быть, всё было так скромно, потому что хоронили её по православному обряду, а это в то время всемерно скрывалось. Вот и всё, что осталось в моей памяти о том траурном дне…

Зато память сохранила немало эпизодов от встреч с этой удивительной женщиной во время учёбы. Надо сказать, что на уроках Александры Михайловны мы всегда больше говорили, чем писали. Да и прямо сказать, в эти послевоенные годы не было часто того, на чём и чем можно было бы это делать. Наша учительница не пропускала ни одного неправильно сказанного нами слова, чтобы не поправить произношение или ударение. Вот пример. Кого-то из нас она спросила, чем занимается его родственница. Этот некто отвечал: «Моя мамка ничем не занимается, она дома сидит». «А кто же у вас обед готовит? – продолжала спрашивать Александра Михайловна. – Кто стирает и убирает? Ах, она же! А вы говорите, что она, ваша «мамка», дома сидит. Да на женских руках покоится благополучие государства! Да, вот ещё что. Мамкой в старые времена у нас в России называли женщину, нанятую кормить грудью младенцев. А вы свою родную маму называете «мамка». Очень печально. Малейшее понятие об этом слове у вас отсутствует». И такие диалоги происходили у нас почти на каждом занятии. В конечном итоге, всё выливалось в долгий и очень интересный разговор о языке, культуре, искусстве, об отношении людей друг к другу. Мы, мальчишки, слушали её, открыв рот, среди нас были и те, что вернулись с фронта, они были старше остальных. На фоне разговора о языке учительница вводила очередную тему по литературе. Она просила нас прочесть дома или в библиотеке такую-то главу из «Войны и мира» или «Грозу» Островского, тем самым проверяя наше знакомство с творчеством русских писателей.

Вспоминаю и такой эпизод из нашей студенческой жизни. Начался 1947 год. Он был трудным для большинства из нас, хотя нам и давали рабочую продуктовую карточку. Голодно было иногородним, да и орловцам было не сладко. В фойе училища тесной группой сидело несколько человек и что-то брали из скомканной и не весьма чистой старой газеты. И … с явным удовольствием это что-то отправляли в рот. <…> Студенты были всецело поглощены своим занятием, а в это время по коридору тихонько шла со своей палочкой Александра Михайловна. Увидев живописную группу, она внезапно остановилась – вся её внешность выражала немой вопрос. Она вся сжалась и как-то очень тихо, почти шёпотом спросила: «Что это такое вы, голубчики, совершаете?».

Этот вопрос, произнесённый piano, повис в воздухе, но Виктор Скрябин (учившийся по классу баяна) спас положение, ответив торжественно: «Кушаем хамсу!» Александра Михайловна склонила чуть набок голову и спокойно заметила: «Вы у меня не учитесь, я вас мало знаю. В противном случае вы, отвечая за всех, должны были бы сказать: «Мы едим». А вот если бы вы у вашего соседа спросили бы то же самое, тогда надо было бы сказать: «Что вы кушаете?»»

«Но все вы, – продолжила Александра Михайловна, – перед едой и руки, как видно, не мыли, как и эту кам… или хамсу, точно не знаю этой, с позволения сказать, рыбы. В старое время такой рыбой домашний скот кормили. А вы эту нечищеную рыбу с внутренностями и головами… «кушаете». Да ещё с явным удовольствием». – «Так это мы ему помогаем, а то он один проглотил бы всё вместе с газетой», – невесело пошутил кто-то из едоков. Опустив голову, Александра Михайловна тяжело вздохнула и пошла тихонько, ничего не сказав в ответ.

Скрябин заметил ей вслед, имитируя учительницу: «Вон, французы лягушек едят, и то ничего, а тут «хамсу… или камсу» уже нельзя. Подумаешь, руки не мыли – важность какая!» – возмущался он. Мы, присутствовавшие при этом, поняли, что облик человеческий в любом случае терять нельзя. Вот о чём нас хотела вразумить Александра Михайловна.

Удивляло нас и то, что она в такое время ещё свободно ходит по земле родной и опалённой бедами. Возможно, хранили её преклонный возраст и бесстрашная прямота и правдивость её речи.

Однажды Александра Михайловна, закончив занятия и попрощавшись с аудиторией, пошла к выходу. Вдруг из-за стола проворно выскочил студент Кожанчиков и, схватив оставленную учительницей палочку, громко закричал: «Александра Михайловна! Вы забыли свою палочку». И, подскочив к ней, он театрально преподнёс трость. «Вам, конечно, спасибо, – сказала наша наставница, – но не будьте, Алексей, Чичиковым…» – «Что, разве Чичиков такой уж плохой человек?» – парировал Кожанчиков и выжидательно посмотрел на неё.

На следующем занятии по литературе часть времени была посвящена разбору отрицательных черт личности героя «Мертвых душ». Не знаю, дошло ли до нашего товарища, что он допустил бестактность по отношению к пожилой даме и учителю.

Иной раз разговор на занятиях касался немецкой оккупации: говорили о том, кто как её переносил. Напоминанием об этом был разрушенный город за окном и военнопленный немец, который каждое утро приходил к нам в училище для столярной и прочей работы.

Директором нашего училища был тогда Яков Захарович Лисенков. О нём говорили: «старый партиец». Может быть, он был политически подкован в глазах руководства, но к музыке никакого отношения не имел и вообще был мало образован. В сознании нашего директора «гармонь» и «гармония» вряд ли имели существенное различие. Ещё перед самой войной он был директором нашего училища. О нём не раз вспоминали студенты довоенной поры, но чаще в анекдотических ситуациях. Но всё же был он хорошим человеком в отношении к студентам и педагогам. Яков Захарович любил порядок во всём. Как-то во время выпускных экзаменов директор вместе с комиссией шествует в зал, где принимаются экзамены. Перед залом заминка: дверная ручка висит на одном гвозде. Директор просит комиссию подождать, стремглав бежит куда-то, возвращается с молотком и гвоздём; три удара молотка – и ручка на месте. Широкий жест директора в сторону исправленной двери и высокой комиссии. Молоток – родная стихия директора. Да! Кстати и составная часть бывшего нашего герба.

Каким-то сверхъестественными усилиями Яков Захарович раздобыл для училища старый, но ещё очень приличный рояль «Беккер». Наши педагоги, поиграв на инструменте, пришли к выводу, что его надо настроить, и посетовали, что в помещении нет резонанса. На что директор заявил: «Рояль достал, а резонанс – что плюнуть!»

Педагоги теоретического отделения тех лет просили директора изготовить доску с четырьмя нотными станами. Материал в училище был, а изготовить доску поручили упомянутому пленному немцу. Когда Курт (как звали немца) показал директору готовую доску, тот сосчитал линейки одного нотного стана и сказал: «Надо четыре линейки, а не пять». Курт возразил, что у них нотный стан состоит из пяти линеек. Но директор был категоричен и приказал зашпаклевать пятую линейку. Несколько минут спустя Курт спросил у проходившей студентки, сколько линеек имеет русский нотный стан. Получив ответ, что нет у нас такого четырёхлинейного нотного стана, немец только руками развёл.

Вот в каком «музыкальном окружении» работала Александра Михайловна. Можно смело сказать, что она была для нас «лучиком света» в тёмном учительском царстве того времени. Её антиподом был учитель истории Фёдор Иванович В. Обычно, войдя в класс и кивнув головой, он как-то тяжело садился за учительский стол, долго смотрел в журнал и начинал перекличку: «Иванов, Сидоров, Петров…», пока кто-нибудь не скажет: «Фёдор Иванович, в классе все». Мы знали, что во время оккупации в Орле в одну из бомбёжек погибла вся его семья, что он недавно был демобилизован. Относились мы к нему с сочувствием и пониманием.

Начиная объяснение нового материала, он предвосхищал его таким образом: «У большинства из вас учебника нет, а лучше, чем в учебнике не скажешь, поэтому я прочту вам материал, вы внимательно послушайте, а кто может, запишите. На следующем занятии буду проводить опрос». А во время опроса надо было говорить не останавливаясь, не важно что.

Хуже всего было то, что на экзаменах по истории присутствовала Александра Михайловна. Она внимательно слушала отвечавшего студента. Затем разбирала ответ, ставя на свои места даты и факты. И получалось, что экзаменуемый весьма далёк от понимания вопроса. Так что приходилось вникать в предмет и учить его самостоятельно.

Да, Александра Михайловна, конечно, была белой вороной или, вернее, райской птицей в нашем музыкальном курятнике. Она знала, например, несколько иностранных языков, о чём мы и не догадывались.

Как-то раз в конце занятий литературой возник вопрос о пережитом в военное время. Некоторые студенты рассказывали о перенесённых трудностях. Александра Михайловна тоже пережила оккупацию, как многие попавшие в неволю люди. Рассказала, как однажды к ней в комнату ввалился немецкий офицер. «Я это определила по его погонам. Как бы не видя меня, он осмотрел всё. Разглядывая, делал какие-то выводы вслух. Когда же он обратил внимание на стену с висящими там портретами, спросил: «А эти почему здесь висят?» Вопрос был явно адресован мне. Я ответила, что кардинала Ришелье уважаю за то, что он поддерживал разделение Германии на отдельные княжества и это состояние всемерно укреплял, а канцлера Бисмарка за то, что он не рекомендовал Германии воевать с Россией <…> Вот почему эти люди здесь расположились. Немец после такого ответа, как помню, был весьма озадачен».

Мы тогда не подумали, что говорила она с немцем на его языке. Услышав от Александры Михайловны имя Ришелье, кто-то наивно спросил у неё, читала ли она «Три мушкетёра» Дюма. Она ответила, что многие произведения французских писателей прочла в подлиннике, также как многих английских и немецких. Некоторые из нас тогда и не поняли, что для этого надо было хорошо знать языки. А для многих из нас, не учившихся во время оккупации почти два года, и с русским-то языком был «полный завал».

Прошло несколько лет, и кто-то из моих знакомых обмолвился, что во время оккупации её заставляли быть переводчицей, но она категорически отказалась. Об этом же потом нам рассказала её племянница Екатерина Петровна Синева.

С ней мне пришлось работать в оркестре при кинотеатре «Родина». Она была прекрасной пианисткой. И Катя (так, «по-свойски», мы её называли), и участники оркестра, большинство которых были выпускниками нашего музыкального училища, часто вспоминали своих педагогов и, конечно, Александру Михайловну. Каждый от себя прибавлял что-то из своих воспоминаний об этом особенном человеке <…> Здесь я записал кое-что из того, что удалось вспомнить.

Завершить эту запись надо было бы портретом нашей учительницы второй половины 40-х годов, но такого портрета пока не найдено. Поиски его придётся продолжить. Были же снимки у выпускников училища послевоенных лет. Надо досконально изучить архив учебных заведений того времени. Может быть, там обнаружится интересующий нас снимок. Надежды терять нельзя, и впереди ещё есть время на поиски.

Наш Орёл очень похорошел за два последние десятилетия. В музыкальной жизни города произошли значительные улучшения. Орловский музыкальный колледж (так теперь называется училище) готовит настоящих профессионалов своего дела. В городе появились два профессиональных оркестра – симфонический и русских народных инструментов. Есть в Орле и профессиональные хоры. Думаю, что учительница литературы, учившая будущих музыкантов «по гамбургскому счёту», без скидок на тяготы времени, вложила немалую лепту в становление музыкальной культуры нашего города.

 

 

Примечания.

1. Речь идёт об исследовании Е.Г.Мельник, посвящённом истории так называемого «орловского альбома», хранящегося в ОГЛМТ. Оно было опубликовано в «Тургеневском ежегоднике за 2004 год (Орёл, 2006. С.155-167). Позднее автору удалось установить имя владелицы альбома – Зинаида Александровна Панина (1839-1868).