Л.Д. Беднарская — доктор филологических наук, профессор ОГУ им. И.С. Тургенева.
Опубликовано в Тургеневском ежегоднике 2018 года/ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2018.
За 170 лет «Записки охотника» нисколько не устарели, более того, тургеневский текст ощущается мистически заряженным благотворной животворящей энергией. Сочетание лёгкой естественности повествования и виртуозная прозрачность языка, не отягащаемая, а украшаемая местными словечками, завораживает, язык рассказов струится, как живая ключевая вода. Неповторимая индивидуальная мелодия языка соединяется с талантом искренне доброжелательного к людям, понимающего, а, главное, принимающего их рассказчика. Гармония, рождаемая его музой, в первой же книге создала неповторимый жанр лирической прозы, жанр, который сформировался в русской литературе гораздо позже. Лиризмом пронизаны рассказы, вошедшие в первую книгу «Записки охотника» – последний в своей жизни цикл И.С. Тургенев прямо назвал «Стихотворения в прозе».
Тургеневу удалось гармонично соотнести словесно выраженные и имплицитные уровни позиций реального автора и рассказчика внутри сюжета и персонажей, объединить два плана отражения мира – создания своей собственной вселенной – извне и изнутри. Наблюдения у него всегда окрашены авторским лирическим переживанием. Лирический голос автора и повествователя всегда присутствует в сюжете, особенно в самых важных местах. Лирический герой, выражающий стремление к гармонии мира, объединяет рассказы и придаёт смысловую цельность всему сборнику. Гармонию, утишающую душу, Тургенев связывает с жизнью русской природы. В основном он рисует картины русского лета, жаркого, лучезарного, с перепадающими тихими и тёплыми дождиками, со свежим бодрящим воздухом. Природная гармония питает душу лирического героя, но в социальной жизни, как выясняется, гармония невозможна. Это создаёт общую смысловую антитезу, внутренний энергетический заряд цикла, отражающий чисто русский, национальный, взгляд на мир: душа взыскует справедливости в несправедливом человеческом мире и не находит её. Лирический герой стремится уйти от гнетущей атмосферы родного дома, от конфликтов, неизбежных в человеческой жизни, он ищет гармонию в природе и находит её среди свободных людей, живущих вне социума. В каждом рассказе лирический герой отмечает те факты, которые нарушают и разрушают природную естественную гармонию. Его оценки даются не «впрямую», а через портреты, поступки, речь персонажей. Самое главное в цикле – изначально благожелательный, искренне заинтересованный взгляд рассказчика, который старается не давать прямых оценок, но нравственный заряд «Записок охотника» поразил современников. Это был нравственно-социальный прорыв – крепостные крестьяне изображались равными с барином людьми, со своим глубоким оригинальным внутренним миром. Точка отсчёта в раскрытии образов лирическим героем не социальная, а личностная. Автор воспринимает окружающих людей не как крепостных и помещиков, а как добрых, мудрых и внутренне свободных, с одной стороны, и злых, глупых и зависимых – с другой. Другое дело, что чаще вторыми оказываются помещики. Впервые так ярко уважение и симпатия к человеку во всяком состоянии и звании сделались неотъемлемыми и определяющими признаками истинно художественного произведения.
Текст Тургенева синкретичен, объединяет черты лирики и прозы. Картина мира проникнута лирическим восприятием автора, душа которого открыта миру. Синкретизм пронизывает и сюжетную ткань, и синтаксис, и все художественные средства рассказов.
Особенность языка лирики обусловлена повышенным вниманием автора к форме выражения своей мысли. На структуру предложения, выбор всех языковых, и особенно синтаксических средств, влияют «силы поэтики»: ритм, метр, рифма и мелодика. Ю.М. Лотман, исследуя текстовую природу поэзии, отмечал: «На поэтический текст накладываются новые, дополнительные по отношению к языку, ограничения: требование соблюдать определённые метро-ритмические нормы, организованность на фонологическом, рифмовом, лексическом и идейно-комплексном уровнях. Всё это делает поэтический текст значительно более “несвободным”, чем обычная разговорная речь».[1] Примерно половина рассказов представляет собой нераздельное слияние прозаического и лирического начал: нарративу предшествует лирическое вступление, которые объединяются общей стихотворной ритмо-мелодикой. Приведём пример такого вступления в рассказе «Бежин луг». Можно выделить фрагменты трёхстопного анапеста, и хотя он перемежается с амфибрахием и дактилем, текст не теряет своего ритма. Выделенные слова показывают повышения интонации, обозначающие конец стиха, как в стихотворении. Ритмизованная проза легко приобретает графику стихотворения:
1)Был прекрасный июльский день,/ 3
один из тех дней, / 2
которые случаются только тогда, / 3
когда погода устанавливается надолго. // 3
2) С самого раннего утра небо ясно; / 5
утренняя заря не пылает пожаром: / 4
она разливается кротким румянцем. // 3
3)Солнце – не огнистое, не раскалённое, 3
как во время знойной засухи, / 3
не тускло багровое, как перед бурей, / 3
но светлое и приветливо лучезарное – / 3
мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, /5
свежо просияет / 2
и погрузится в лиловый её туман. // 3
4) Верхний тонкий край растянутого облачка 5
засверкает змейками, / 2
блеск их подобен блеску кованого серебра…// 5
5) Но вот опять хлынули играющие лучи,– // 4
и весело и величаво, / словно взлетая,/ 3
поднимается могучее светило.// 3
6) Около полудня обыкновенно появляется 3
множество круглых высоких облаков, / 4
золотисто-серых, / с нежными белыми краями.// 5
7) Подобно островам, / 2
разбросанным по бесконечно разлившейся реке,/ 4
обтекающей их глубоко прозрачными 3
рукавами ровной синевы,/ 3
они почти не трогаются с места; / 3
далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, / 4
синевы между ними уже не видать; / 3
но сами они так же лазурны, как небо: / 3
они все насквозь проникнуты светом и теплотой./4
/8) Цвет небосклона,/ лёгкий, бледно-лиловый, / 5
не изменяется во весь день и кругом одинаков; / 4
нигде не темнеет, не густеет гроза; / 4
разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы; /5
то сеется едва заметный дождь. / 3
/9) К вечеру эти облака исчезают; / 3
последние из них, /черноватые и неопределённые, как дым, /5
ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; / 5
на месте, / где оно закатилось, / 3
так же спокойно, как спокойно взошло на небо, / 5
алое сияние стоит недолгое время над потемневшей землёй, /6
и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, / 5
затеплется на нём вечерняя звезда. // 4
10)В такие дни краски все смягчены: / светлы, но неярки; // 5
на всём лежит печать какой-то трогательной кротости. //5
11)В такие дни жар бывает иногда весьма силён, / 5
иногда «парит» по скатам полей; / 4
но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, / 5
и вихри-круговороты –/ несомненный признак постоянной погоды – / 6
высокими белыми столбами 3
гуляют по дорогам через пашню. // 3
12) В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, 5
сжатой рожью, гречихой; / 3
даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. // 4
13) Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба…///6
Если посчитать ударные слоги в стихах, то можно увидеть ритмические закономерности, характерные для русского дольника. Постепенно стихи увеличивают количество слогов, но ритм не разрушается. Проклитики и энклитики (безударные слова, передающие свои ударения стоящим или перед ним, или за ним ударным) в форме производных предлогов, союзов и местоимений здесь употребляются гораздо чаще, чем в рифмованных стихах, большее количество безударных слогов подпадают под влияние слогов ударных. Эта проза напоминает дольник, ведущий своё происхождение от М.В. Ломоносова и В.К. Тредиаковского. Строгие силлабо-тонические метры были характерны для чуткой музы русских поэтов ХУШ века, обладавших обострённым чувством живого языка, стремящихся к естественному звучанию стихотворной речи, её они слышали в русском фольклоре, прежде всего в народной песне. Традицию эту восприняли и поэты ХХ века. В дольнике соблюдается разное количество как сильных позиций, так и слабых:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озёрных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
(А. Ахматова)
Трёхстопный анапест находим только в первых двух стихах, в третьем стихе он варьируется, в последнем стихе ещё одна вариация. Эти ритмы не подходят под силлабо-тонические метры – это дольник. Эта ритмическая традиция сохранялась до начала ХХ века:
Вхожу я в тёмные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
(А. Блок)
Единственная закономерность такого стиха состоит в том, что в нём преимущественно содержатся три ударения, поэтому он называется трёхударным, но количество ударных слогов свободно колеблется. Внутри дольника наблюдается значительное количество ритмических вариаций, то упорядочивающих его, то сводящих к свободному нерифмованному «тактовику» былин, народных исторических песен и т.д.[2] Можно говорить и о верлибре – свободном стихе, широко используемом поэтами Х1Х-ХХ веков:
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовнёй.
Она немедленно уронила на пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.
(А. Блок)
В разных строках разные стихотворные размеры: в 1-й звучит ямб, в 3-ей – амфибрахий, в 6-й – хорей и т.д. В свободном стихе нет предсказуемости ритма.
Лирическая проза Тургенева гораздо более ритмически упорядочена. Она почти целиком подходит под определение дольника с его равным количеством ударных слогов в строках (в основном трёхударных слогов). Пяти- и шестиударные строки распределяются гармонично.
Параллельная структура текста позволяет выстроить ряды объектов, описание каждого из которых опирается на идентичные синтаксические структуры, рождающие мелодику повышения/понижения тона, которая оформляется равномерной синусоидальной интонацией перечисления. Это ряды сложных бессоюзных предложений, разных по семантике однородных членов, постпозитивных обособленных определений, тоже включающих однородные члены предложения, подхваты и повторы слов, в том числе релятивов, звуковые повторы, выравнивание слогов в синтагмах, анафоры и эпифоры.
Интересно, что почти все вступления имеют примерно одинаковый объём. Писатель интуитивно чувствует, где нужно остановиться. Мелодика повышения/понижения тона тоже распределяется гармонично. 1) рамочное предложение определяет хрональную точку отсчёта и содержит два повышения тона. В этом аспекте предложение 2) воспринимается как мелодическая антитеза, в нём только понижение тона в конце «стихов». Оба сложных предложения включают по три предикативных единицы; 3) простое осложнённое предложение содержит в своих границах фольклорный отрицательный параллелизм. В 4) предложении временной план меняется, здесь представлено будущее относительное, оживляющее описание. Энтимема Но (5) вмещает невысказанные эмоции лирического героя, предложение даёт толчок к изменению картины, и следующая часть описания до конца оформляется формами настоящего постоянного, включающего и глагольные и неглагольные формы с настоящим синтаксическим.
Особенности темпоральности вступления к рассказу содержат родовые черты лирики.[3] Особенно это касается средств создания временной перспективы лирического стихотворения:
– противопоставление разных форм времени, определяющих различные темпоральные планы;
– оппозиция темпоральных прилагательных и наречий;
– использование слов с семантикой памяти;
– употребление сигналов повторяемости, в том числе анафор;
– использование приёмов коммуникативного остранения;
– темпоральные смещения.
Весь длинный июльский день, вечер, короткая ночь и ранний рассвет проходят перед нами. Само движение времени, связывающее прошлое, настоящее и будущее в субъективном восприятии лирического героя, формирует лирическую связность рассказа. Время замедляется и убыстряется, становится то обратимым, то длительным, то точечным в воспоминаниях лирического героя. Вневременность формирует таксисный план ирреальности, которая тоже относительна, так как создаётся формами изъявительного наклонения. На многозначность форм времени в лирике влияет функция обобщения, «вечного», но проявляющегося в данное мгновение, поэтому темпоральный и таксисный планы могут интерпретироваться по-разному, рождать разные образы в восприятии читателя.
Модально-временная неопределённость, диффузность точки отсчёта описания рождает новые смыслы. Это не момент говорения, а момент лирического переживания-воспоминания. Настоящее указывает здесь не на момент речи, а «на остановившееся мгновение». Создаётся «образ момента восприятия и представления зримого мира».[4] Затем идёт прозаический нарратив, на который распространяется влияние лирической экспозиции – это тоже образы, во многом поэтические, иногда таинственные. Все лирические фрагменты строятся как имитация непосредственного наблюдения, восприятия или речевой коммуникации: этот условно-речевой режим интерпретации времени противопоставлен нарративному. Лирическая экспрессия создаётся сменой хрональных ритмов: долгий жаркий день сменяется быстро наступающей ночью, возрастает эмоциональная напряжённость рассказчика, рождая реальный и фантастический планы. Впечатление нереальности поддерживается моментами «лирической концентрации», синхронностью изображаемой ситуации в её восприятии лирическим героем, выражаемыми в тексте эмоциями лирического героя по этому поводу – всё это создаёт условный план наблюдения/восприятия. Эта нереальность постепенно усиливается вместе с сюжетной линией – переходами от дня к вечеру и началу ночи, оформляется незаметно – таксисно.
Таксис – более «разреженный» уровень связности текста, в первую очередь, лирического. В прозаическом произведении таксисные зависимости организуют ретроспективу нарратива, соотнося основное и добавочные «действия», высвечивая «предысторию» ситуации, проектируя её будущее, конкретизируя темпоральные планы, обращённость к адресату и т.д. Иногда «добавочное» становится более значимым, чем «основное». Таксисные зависимости помогают выразить и акцентировать внимание на столкновениях различных точек зрения с помощью временной перспективы полупредикативных членов, вставных конструкций, прямой и несобственно-прямой речи, диалога, цитации разного вида, организующих «симфонию» «голосов» персонажей, включающих и голос образа автора.
Настоящее лирического героя (основа темпоральности и таксиса) и в прозаическом нарративе сменяется его взглядом в прошлое, выстраиваемое с помощью различных лексико-грамматических маркеров. Изменение чувств лирического героя совпадает с течением лирического времени. В лирическом тексте вступления временные планы постоянно взаимодействуют: настоящее и прошлое, прошлое и будущее переплетаются, отходя от точки временного отсчёта, с различными комментариями и перспективной информацией. Вступление, как и лирическое произведение, максимально характеризуется «перспективной динамичностью». В его текстовой структуре наблюдаются временные смещения, преобразования, переплетения, перетекания темпоральных и таксисных планов: лирическое «я» вмещает в себя внешний мир, с субъективной точки зрения, оценивая, принимая или не принимая его, выражая авторское отношение к создаваемым образам. Всё это проявления отражения субъективного времени. Функционирование форм времени максимально многозначно, диффузно, оно выражает самосозерцание, самопознание лирического героя. Сочетаются точки зрения «я – здесь – и сейчас» как точки отсчёта и тенденция к обобщённости, вневременности. Основной темпоральный фон – безграничные способы выражения соотношений «точечности» и «линейности», выражение отношений временной нелаколизованности (неопределённости, повторяемости, цикличности, вневременности). Здесь, как в лирическом стихотворении, временные отношения не передаются, а только стилизуются, они даны в восприятии и интерпретации лирического героя, тогда как в нарративе принципиально важен причинно-следственный детерминизм на объективно-хрональной основе. За каждым из выделенных типов субъективного времени закреплены определённые видо-временные формы. Формы прошедшего времени имеют сюжетообразующую функцию, в ядре нарратива – формы совершенного вида. Формы настоящего времени – важнейшее средство выражения субъективного времени.
Вступление напитано сложными перцептивными образами: зрительными, слуховыми, обонятельными и даже тактильными. Часто они переплетаются, создавая сложное восприятие читателем, помогают ему создать яркое представление об июльском дне. Тончайшие наблюдения за погодой, за малейшими изменениями в природе оформлены нежными метафорами: «заря разливается кротким румянцем», солнце «не тускло-багровое», а «приветно лучезарное». Лирический герой находит единственно возможные слова для характеристики облачков: они «сверкают змейками», «блеск их подобен блеску кованого серебра», они «золотисто-серые, с нежными белыми краями». В мировой литературе нет подобного описания тончайших неуловимых изменений на небесном своде:
Подобно островам, / разбросанным по бесконечно разлившейся реке,/ обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы,/ они почти не трогаются с места; / далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, / синевы между ними уже не видать; / но сами они так же лазурны, как небо: /они все насквозь проникнуты светом и теплотой. // Цвет небосклона,/ лёгкий, бледно-лиловый, / не изменяется во весь день и кругом одинаков…
К вечеру эти облака «исчезают, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца» до тех пор, «тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на небе вечерняя звезда».
Для лирического героя чрезвычайно важны запахи родной земли, ощущение свежести, когда дышится полной грудью, и нельзя надышаться чистым воздухом:
В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; / даже за час до ночи вы не чувствуете сырости.
Внешне незаметная работа пытливого и глубокого ума, эстетического и нравственного чувства предшествуют рождению неповторимой авторской фразы, а потом и текста. Именно нравственный уровень души и интеллекта, эстетические взгляды, симпатии и антипатии, ценностные ориентации определяют всё в художественном произведении, в том числе точный выбор слова-образа и синтаксической структуры. Нравственный выбор уже определяет авторскую позицию, мировоззрение, стиль и, конечно, доскональное знание предмета описания. Нарративная часть рассказов-очерков внешне эмоционально нейтральна, но за этим проявляется глубинная нравственная авторская оценка. Соотношение лирического вступления и нейтрального нарратива создают антитезу как основу экспрессивного внутреннего натяжения, напитывают рассказы энергией, разноуровневыми смыслами.
Идиостиль Тургенева отличает неограниченная свобода субъективной оценки и самовыражения близких автору персонажей-рассказчиков. При этом никаких резких прямых оценок нет. Взгляд автора со стороны всегда мягок и доброжелателен изначально. Не выносит он только лицемерных угнетателей, наслаждающихся властью над другими людьми, причём ненавистны они ему не столько в социальном, сколько в личностном, нравственном аспекте. Изображение и приятного и неприятного рассказчику окрашено глубоким лиризмом, искренне переживается им. Любая деталь может стать объектом артистического лирического изображения, любая ситуация может стать поводом для лирического переживания и эмоциональной оценки; рассуждения-отвлечения, как правило, лиричны по своей природе: повествователь получает черты рассказчика, а рассказчик – черты полноправного автора. Границы и повествовательные типы взаимопроницаемы. Именно это позволяет рассказчику-автору во всю силу проявлять в сюжете лирическое начало. В «Записках охотника» мы видим зарождение неповторимого синкретичного лиро-эпического стиля, который в дальнейшем так ярко проявится в романах Тургенева и в его поздних «Стихотворениях в прозе».
[1] Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 45.
[2] См.: Энциклопедический словарь юного литературоведа / Сост. В.И. Новиков. М.: Педагогика, 1988. С. 75-77.
[3] Николина Н.А. Категория времени глагола // Поэтическая грамматика. Т. 1. М., 2006.
[4] Бондарко А.В. Инварианты и прототипы в системе функциональной грамматики // Проблема функциональной грамматики. Семантическая инвариантность/вариативность. СПб., 2003. С. 31.