А.Г. Гродецкая 

Санкт-Петербург

 

Опубликовано в  Тургеневском ежегоднике  2018 года/ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2018

 

Выхода в свет третьего гончаровского романа Тургенев ждал «с великим нетерпением», как признался он Я. П. Полонскому в письме от 16 декабря 1868 года.[1] Причина нетерпения вполне понятна: Гончаров работал над романом двадцать лет; задуманный в конце 1840-х, «Обрыв» появился на страницах «Вестника Европы» только в 1869 году (№№ 1–5). Кроме того, почти десятилетие отделяло публикацию романа от известного конфликта между Гончаровым и Тургеневым, связанного именно с «Обрывом».

Чтение романа зимой и весной 1869 года Тургенев сопроводил многочисленными остроумными, яркими, едкими замечаниями в письмах к своим постоянным корреспондентам – П. В. Анненкову, В. П. Боткину, Я. П. Полонскому, А. А. Фету, И. П. Борисову. Выписывавший и регулярно читавший, живя вне России, почти все русские толстые журналы, он о текущей литературе высказывался в письмах постоянно, его эпистолярный литературно-критический диалог был исключительно активным. И первые, свежие впечатления от чтения «Обрыва» заняли в этом диалоге не последнее место.

Здесь уместно вспомнить то, что писал о сатирическом даровании Тургенева в «Литературных воспоминаниях» П. В. Анненков: «…ко всем своим качествам изобретательности, наблюдательности и вдумчивости в явления Тургенев присоединял еще в значительной доле едкое остроумие и эпиграмматическую способность. Он давал им ход с той же неразборчивостью и с тем же обилием мотивов, как и всему, что выходило от него. Он составлял весьма забавные эпиграммы на выдающихся людей своего времени, не стесняясь их репутацией <…>». И далее Анненков отмечал: «…слух о меткости его эпиграмматических заметок <…> был так распространен, что В. П. Боткин вздумал однажды записывать его речи и привел свой план в исполнение. Затерянная книжка эта где-нибудь должна существовать, но она утратила свой интерес после того, как сам Тургенев прекратил свою юмористическую деятельность и оставил в сыром виде старые попытки и проявления ее».[2]

«Юмористической деятельности», однако, судя по письмам, Тургенев не оставлял, и его отзывы о гончаровском «Обрыве» — блестящий образец ее «проявления». При этом, как замечал верный объективному взгляду мемуариста Анненков, ошибся бы тот, кто цель Тургенева видел только в «посмеянии», такая цель «не вязалась с добротой сердца, отражавшейся на всем, что он делал, и с его недоверием к себе, с весьма невысоким мнением о своих качествах и способностях. <…> Его сравнивали с Ювеналом в некоторых случаях его жизни, особенно за памфлетическую сторону таланта, как в “Дыме”, например; но если присмотреться ближе, то легко можно распознать, что он не питал никакого отвращения к жертвам своих сатир, а биографические сведения показывают, что ядовитое жало свое он обращал прежде всего на самого себя».[3]

Критические высказывания Тургенева об «Обрыве» представляют интерес не только с точки зрения восприятия романа литератором-современником, они могут рассматриваться и как исключительно содержательный метапоэтический дискурс, как писательская рефлексия над эстетическими принципами, творческими задачами,  повествовательными формами и приемами как в чужих, так и в собственных произведениях.

Прежде чем обратиться к тургеневским «эпиграмматическим заметкам» об «Обрыве», необходимо кратко напомнить о сути конфликта между ним и Гончаровым, для разрешения которого был по просьбе Тургенева созван «третейский суд», состоявшийся 29 марта 1860 года. Причиной конфликта послужил «план» романа, еще не имевшего названия, пересказанный Гончаровым Тургеневу в начале 1855 года. От этого замысла Тургенев, по его признанию в письме к Гончарову от 21 июня (3 июля) 1856 года, «ожидал золотые горы».[4] После появленияф в печати «Дворянского гнезда» (1859) и годом позднее «Накануне» (1860) у Гончарова возникло убеждение, что план его романа был у него Тургеневым «похищен» и использован в его сюжетах. А. В. Никитенко записал в дневнике после участия в «третейском суде»: «В подозрительном, жестком, себялюбивом и вместе лукавом характере Гончарова закрепилась мысль, что Тургенев с намерением заимствовал у него чуть не все или по крайней мере главное, что он обокрал его».[5] Следы «плагиата» Гончаров позднее обнаружил и в «Отцах и детях», и в «Дыме». Обстоятельства конфликта известны по переписке и мемуарам современников,[6] болезненная логика обвинений Тургенева в плагиате, изложенная Гончаровым в не публиковавшейся при жизни «Необыкновенной истории» (1875–1879),[7] не раз была предметом специального исследования.[8]

«Третейским судом» была признана близость романной проблематики обоих писателей,[9] много сложнее вопрос о сходстве и различиях в их поэтике. Тем больший интерес представляет в отзывах Тургенева об «Обрыве» то, что в гончаровском романе оказалось для него категорически неприемлемым.

В ожидании завершения романа Тургенев следил за появлением в печати «отрывков» из него, предварявших публикацию полного текста. Отрывок «Софья Николаевна Беловодова», напечатанный в № 2 «Современника» за 1860 г., ему не понравился,[10] как не понравится этот достаточно автономный в сюжете романа «эпизод» и в его окончательном тексте. Второй отрывок, «Бабушка» («Отечественные записки», 1861, № 1), Тургенев, напротив, прочитал и, по его словам, «вновь умилился. Это прелесть!».[11]

В начале октября 1866 г. В. П. Боткин сообщил Тургеневу о чтении «Обрыва» Гончаровым в Париже. С основной идеей романа, считал Боткин, автор к тому времени «еще не справился». В центре романа – «человек, который считает себя и музыкантом, и живописцем и всяческим художником и ко всему этому имеет действительные способности, – но на деле не выходит ничего». При этом Гончаров, по словам Боткина, «видит в нем какого-то героя. Я однако ж откровенно сказал ему, – что его Райский есть просто фразер – и пожалуй герой, – но только комический. Как бы то ни было, – но главная причина, почему он так долго возится с романом, заключается, по моему мнению, в неясности концепции главного характера. Вся прелесть заключается в подробностях, в деревенских разных барынях, в дворовых, в картинах уездного города: все это написано рукою тонкого и ловкого мастера. – Но когда он из обычного добродушного легкого юмора – касается изображения страсти, – то делается реторичен и многоглаголив. Его сфера – сфера фламандской живописи, – между Остадом и Рембрантом. Два утра он читал мне, и я ни на минуту не соскучился, – но ни разу не пахнуло тем ароматом, который не раз обдавал меня во время твоего чтения в Schillerstrasse <…>».[12]

«Великое нетерпение» Тургенева наконец, можно сказать, выплеснулось в январе 1869 года, сразу по прочтении в «Вестнике Европы» первой части «Обрыва», на страницы нескольких ярко эмоциональных писем. Он пишет Анненкову 12 (24) января;[13] письмо целиком посвящено роману: «Вчера получил я первый нумер “Вестника Европы”, любезнейший Павел Васильевич, и сегодня же прочел роман Гончарова… Мне даже страшно сказать, до какой степени я разочарован!! Не говоря уже о невыносимом, невозможном, всякую меру превосходящем многословии, не говоря о госпоже Беловодовой, которая производит на меня впечатление немецкого аптекаря, не говоря о противнейших, жвачкой отзывающихся ее разговорах с Райским — и жвачка-то произошла от поедения (так!) сухого сена, — но как это всё старо, старомодно, условно, lieu commun! Какое отсутствие настоящей, живой правды! После Л. Н. Толстого, с одной стороны, после Решетникова — с другой (не удивляйтесь: я его ценю высоко), эдакая промозглая и неистинная литература уже невозможна! Это надо сдать в архив. И что за охота возиться с таким избитым типом, каков Райский, так пространно и любовно его мазать да размазывать, класть в рот и опять вынимать? И что за ухваточки старой девы с истерически нервозной комплекцией! Самый слог, которым я некогда восхищался, представляется мне каким-то гладко выбритым, благообразно мертвенным чиновничьим лицом с бакенбардами, ниточкой вытянутыми от ушей к углам губ. Только и отдыхаешь, как попадешь в дом к Татьяне Марковне и в уездный город… Там есть вещи хорошие — второго разряда, не более… Вспомните подобные описания в “Войне и мире”! Нет, повторяю: это всё отжившее. Не знаю, какой успех ожидает в публике этот роман; но знаю наверное, что восторгаться им будут только пошляки — умные или глупые, это всё равно. Это написано чиновником для чиновников и чиновниц. И какова должна быть женщина, которой понравится Беловодова!!!!!!».[14]

В тот же день и о том же, об искусственной и старомодно-рутинной повествовательной структуре романа, Тургенев пишет И. П. Борисову, повторяя: «…многословие невыносимое, старческое – и ужасно много условной рутины, резонерства, реторики. Должно признаться, что после правды Л. Н. Толстого – вся эта старенькая, чиновничья литература очень отдает фальшью, да какой-то кислой, неприятной фальшью. Только хороши сцены в деревне да в уездном городе – а противнее г-жи Беловодовой я ничего не знаю. Какой-то начальник отделения неокладных сборов в юбке. А может быть, Вам это всё покажется в ином свете — даже понравится. Пожалуйста, не церемоньтесь высказать свое мнение, которое всегда исполнено здравого живого смысла».[15]

И снова Анненкову Тургенев пишет 13 (25) января: «Я вчера сгоряча написал вам об “Обрыве”, но и нынче, поразмыслив, не меняю своего мнения ни на йоту. Реторика и реторика! Что может быть, например, рутиннее, пошлее описания тех камелий, которые высасывают денежки из нашей молодежи! И что за <–> словами!!».[16] И тогда же, 13 (25) января, он пишет Фету: «…а вот подите — разжуйте-ка роман Гончарова в “Вестнике Европы”. Вот уж точно: “а я… я тебя… мм… мм… я тебя.. мм.. люблю.. мм.. мм.. я..”. Разговоры между г-жою Беловодовой и Райским заткнули за пояс некогда знаменитые разговоры между Ольгой и Обломовым. Нет, это всё отжило. Только можно читать, что Л. Толстого  – когда он не философствует  – да Решетникова. Вы читали что-нибудь сего последнего? Правда дальше идти не может. Черт знает что такое! Без шуток – очень замечательный талант».[17]

Впечатлениями от второй части «Обрыва», сразу по ее прочтении, в феврале 1869 года Тургенев делится с теми же адресатами. Анненкову, в частности, он пишет: «Ну, батюшка, читаю я продолжение “Обрыва”, и волосы у меня вылезают от скуки. Эдаких дьявольски нестерпимых разговоров я что-то ни в одной литературе не запомню. Да и все лица — и Марфинька (к Вере я только что приступил, но уже и она отчеканила страничек восемь разговора), и Марк, и все кажутся мне общими местами, а Гончаров — какой-то бог и царь и поэт общего места, deus loci communis. Только две женщины жизненно и оригинально схвачены – Марина и жена невозможно скучного Леонтья Козлова. Устарел, устарел Иван Александрович, и философия его – затхлая. И что за несчастная фигура – Райский! Может ли чего-нибудь быть безобразнее его немотствующего мления, когда Марфинька сидит у него на коленях? Ох, как это всё придумано!!».[18]

О следующих частях романа Тургенев высказывается все более скупо. Наконец, в мае он сообщает И. П. Борисову, что роман «едва осилил» и что «мелкие, тонко выработанные подробности не выкупают лжи и фальши – и скуки – целого».[19]

Длинноты в диалогах гончаровских персонажей Тургенев находил и в «Обломове», и об этом, в частности, прослушав чтение романа автором, писал В. П. Боткину 21 августа (2 сентября) 1857 года: «…Гончарову повторяю – что его “Обломов” вещь отличная, но требует необходимых сокращений, тем более, что этот ряд диалогов и без того несколько может утомить».[20]

Особенности построения диалогической речи в прозе Гончарова едва ли в достаточной степени исследованы, как и особенности его нарратива в целом. Замечу, что речевая риторика гончаровского персонажа имеет в разных ситуациях разные функции, и одна из них может быть описана как специфическая манипулятивная стратегия, близкая речевым стратегиям персонажей Достоевского, патетическая риторика которых становится орудием тирании для слушателя-жертвы, что отметил в одной из своих работ В. А. Туниманов, имея в виду Фому Опискина в «Селе Степанчикове» и Парадоксалиста в «Записках из подполья».[21] В первой и последующих частях «Обрыва», главным образом, в диалогах с женщинами Райский таким манипулятором, а отчасти и истязателем, и выступает, его многословная риторика имеет провокативный характер. При этом прихотливые речевые конструкции персонажа в большинстве случаев поданы у Гончарова с иронической подсветкой. Когда Софья Беловодова пытается остановить словесные излияния Райского, то ей, как пишет Гончаров, «это было нелегко, <…> Райский входил в пафос».[22] Для поэтики Гончарова характерна устойчивость и однотипность изобразительных приемов, повторяющихся в текстах разного времени, и «патетические сцены» между Райским и Софьей сопоставимы не только с диалогами между Обломовым и Ольгой, что точно отметил Тургенев, но в известной степени и с «патетическими сценами» между Обломовым и Захаром, когда участники диалога «перестают понимать друг друга, а наконец, каждый и себя».[23]

Показательны в тургеневских высказываниях, так сказать, «антиподы» Гончарова – те литературные явления, в которых Тургенев видит несомненную новизну, яркую оригинальность и, главное, способность к художественным открытиям в изображении правды жизни. Это в первую очередь Толстой, автор публиковавшегося в течение 1867-1869 годов первого отдельного издания «Войны и мира» (в 6-ти томах), и Ф. Решетников, автор «Подлиповцев» (1864), «Горнорабочих» (1866), «Глумовых» (1866-1867) и других печатавшихся в журналах очерков и рассказов. У них Тургенев находит ту «настоящую живую правду», которая противостоит риторике, рутине, устарелости, условности, «неистинности» гончаровского романа.

Следует отметить, что высказывания Тургенева о Решетникове не были однозначно лестными и изображение «правды» социальной реальности не являлось для него достаточным основанием подлинной художественности. Размышляя о «недостатке талантов, особенно талантов поэтических» в январе 1868 года в письме к Я. П. Полонскому, Тургенев писал: «После Льва Толстого ничего не явилось, а ведь его первая вещь напечатана в 1852 году! Способности нельзя отрицать во всех этих Слепцовых, Решетниковых, Успенских и т. д. – но где же вымысел, сила, воображение, выдумка где? Они ничего выдумать не могут — и, пожалуй, даже радуются тому: эдак мы, полагают они, ближе к правде». И дальше следует блестящее афористическое суждение о правде в искусстве: «Правда  – воздух, без которого дышать нельзя; но художество – растение, иногда даже довольно причудливое, которое зреет и развивается в этом воздухе. А эти господа – бессемянники и посеять ничего не могут».[24]

Тургеневские критические высказывания о «Войне и мире» (в письмах тем же адресатам) заслуживают того, чтобы быть собранными и осмысленными. «Обрыв» он читает одновременно с очередными томами первого отдельного издания толстовского романа. «Исторической прибавки» в «Войне и мире» Тургенев не признавал, несколько раз назвав ее «кукольной комедией», «шарлатанством».[25] Не был он поклонником и толстовской «так называемой “психологии”» (это его определение) – «колебаний, вибраций одного и того же чувства», «quasi-тонких рефлексий и размышлений»,[26] «капризно-однообразной психологической возни».[27] «Со всем тем, – писал он Анненкову, – есть в этом романе вещи, которых, кроме Толстого, никому в целой Европе не написать и которые возбудили во мне озноб и жар восторга». И ему же, чуть позднее: «Главное достоинство Толстого состоит именно в том, что его вещи жизнью пахнут».[28]

Чрезвычайно интересны и содержательны и отклики на «Обрыв» тургеневских корреспондентов. К сожалению, не сохранились письма Анненкова к Тургеневу за 1869 год, следовательно, мы не имеем полного представления о его реакции на «Обрыв». Между тем известно, что при подготовке в конце 1869 года отдельного издания романа Гончаров именно к Анненкову обратился с просьбой о прочтении написанного им «Предисловия» к этому изданию, в январе 1870 г. Анненков читал его в рукописи и, по словам Гончарова, «одобрил в статье несколько страниц».[29] Имеется свидетельство и о написанной Анненковым рецензии на «Обрыв», предложенной им издателю журнала «Заря» В. В. Кашпиреву, текст которой не сохранился.[30] Есть основания полагать, что с «эпиграмматическими заметками» Тургенева он как читатель романа был солидарен.

[1] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. 2-е изд., испр. и доп. Письма: В 18 т. М., 1995. Т. 9. С. 110. Далее ссылки на это издание: Тургенев (2). Письма, с указанием тома и страницы.

[2] Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 365.

[3] Там же. С. 365–366.

[4] Тургенев (2). Письма. Т. 3. С. 110.

[5] Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. М., 1955. Т. 2. С. 114 (запись от 29 марта 1860 г.). Экспертами на суде, помимо Никитенко, выступили П. В. Анненков, А. В. Дружинин и С. С. Дудышкин.

[6] См.: Анненков П. В. Литературные воспоминания. С. 414–416; Никитенко А. В. Дневник. Т. 2. С. 114–116; Майков Л. Н. Ссора между И. А. Гончаровым и И. С. Тургеневым в 1859 и 1860 годах // Русская старина. 1900. № 1. С. 5–23; И. А Гончаров и И. С. Тургенев: По неизданным материалам Пушкинского Дома / С предисл. и примеч. Б. М. Энгельгардта. Пг., 1923.

[7] См.: Гончаров И. А. Необыкновенная история (Истинные события) / Вступ. ст., подгот. текста и коммент. Н. Ф. Будановой // Лит. наследство. М., 2000. Т. 102: И. А. Гончаров: Новые материалы и исследования. С. 184–304.

[8] См.: Батюто А. И. Тургенев и Гончаров // Батюто А. И. Тургенев-романист. Л., 1972. С. 326–349; Недзвецкий В. А. 1) Комментарии [к «Необыкновенной истории»] // Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 7. С. 427–429, 449–458; 2) Конфликт И. С. Тургенева и И. А. Гончарова как историко-литературная проблема // Slavica. Debrecen. 1986. Т. 23. С. 315–332; 3) Историко-литературный смысл писательского конфликта // Недзвецкий В. А. И. А. Гончаров — романист и художник. М., 1992. С. 152–164; Суханек Л. И. Тургенев и И. Гончаров, или О плагиате // Slavica. Debrecen. 1986. Т. 23. С. 305–313; Буданова Н. Ф. Вступ. статья и комментарии [к «Необыкновенной истории»] // Лит. наследство. Т. 102. С. 184–195; 290–307; Гродецкая А. Г. «Отцы и дети» в конфликте Гончарова и Тургенева // Тургеневский ежегодник 2013 года. Орел, 2014. С. 11‒20.

[9] Вердикт суда гласил: «Произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны» (Анненков П. В. Литературные воспоминания. С. 416).

[10] См.: Тургенев (2). Письма. Т. 4. С. 166.

[11] Тургенев (2). Письма. Т. 4. С. 294 (письмо к П. В. Анненкову от 15 (27) февраля 1861 г.). Тургеневское «вновь» подразумевает, что Анненков должен был помнить его первое впечатление: этот отрывок был прочитан Гончаровым Тургеневу и Анненкову в конце февраля 1860 г. В письме от 22, 29 февраля (5, 12 марта) к А. А. Фету и И. П. Борисову Тургенев сообщал, что на днях слышал в исполнении автора «удивительный отрывок вроде “Сна Обломова”» (Там же. С. 166).

[12] В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка 1851–1869. М.; Л., 1930. С. 238–239 (письмо от 8 октября 1866 г.). Имеется в виду дом на Шиллерштрассе, 17, в котором Тургенев жил в Баден-Бадене.

[13] 1-й номер «Вестника Европы» вышел из печати 1 января.

[14] Тургенев (2). Письма. Т. 9. С. 127.

[15] Там же. С. 128.

[16] Там же. С. 132.

[17] Там же. С. 133.

[18] Там же. С. 144.

[19] Там же. С. 225 (письмо от 24 мая (5 июня)).

[20]  Там же. Т. 3. С. 255. Стоит напомнить и известное впечатление М. Е. Салтыкова, который, прочитав первую часть «Обломова», писал П. В. Анненкову 29 января 1859 г.: «…прочел “Обломова” и, по правде сказать, обломал об него все свои умственные способности. Сколько маку он туда напустил! Даже вспомнить страшно, что это только день первый! и что таким образом можно проспать 365 дней! Бесспорно, что “Сон” — необыкновенная вещь, но это уже вещь известная, зато все остальное что за хлам! что за ненужное развитие Загоскина! что за избитость форм и приемов!» (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. и писем: В 20 т. М., 1975. Т. 18. Кн. 1. С. 209).

[21] См.: Туниманов В. А. «Жалкие слова»: («Обломов» Гончарова и «Записки из подполья» Достоевского) // Pro memoria: Памяти акад. Г. М. Фридлендера (1915–1995). СПб., 2003. С. 168–178.

[22] Гончаров И. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. СПб., 2004. Т. 7. С. 32 (выделено мной. – А. Г.).

[23] Там же. Т. 4. С. 93.

[24] Тургенев (2). Письма. Т. 8. С. 96 (письмо от 2 (14) января; выделено мной. — А. Г.).

[25] Там же. С. 128 (письмо к П. В. Анненкову от 14 (26) февраля 1868 г.), 138 (письмо к И. П. Борисову от 27 февраля (10 марта) 1868 г.) и др.

[26] Там же.

[27] Там же. С. 148 (письмо Я. П. Полонскому от 6 (18) марта).

[28] Там же. С. 128, 133 (письма от 14 (26) февраля и от 18, 21 февраля (1, 4 марта)  1868 г.).

[29] См. письма Гончарова к Анненкову от начала января и от 19 января 1870 г. (Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 377–380).

[30] См.: Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. М.; Л., 1960. С. 188–189; Мельник В. И. П. В. Анненков — критик И. А. Гончарова // Язык. Словесность. Культура. 2011. № 1. С. 149–150.