Е.Г. Петраш

Москва

Полеты во сне и наяву, или путешествие с Эллис

 

опубликованную в  Тургеневском ежегоднике  2018 года/ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2018.- 424 с

 

Миг один… и нет волшебной сказки –

И душа опять полна возможным…

А. Фет.

Повесть И.С. Тургенева «Призраки» открывается эпиграфом – заимствованной строкой из стихотворения А. Фета «Мы одни; из сада в стекла окон…»[1] В письме Тургенева к автору от 1 октября 1863 года читаем: «Считаю своим долгом уведомить вас, что я, несмотря на бездействие, углубился, однако, сочинить и отправить к Анненкову вещь, которая, вероятно, вам понравится, ибо не имеет никакого человеческого смысла, даже эпиграф взят у вас»[2].

Сам Тургенев никогда не выбирал для описания пейзажа эпитеты с такой семантикой как «позолота», «изумрудный», «алмазный», «жемчужный»; не употреблял много мерцающих, светящихся картин с переливами воды, света, оперенья птиц, как это есть в стихотворении  Фета.

В стихотворении Фета «идеальное», «воображаемое» соседствует с «реальным», взятым из действительности: «свет месяца», проникающий в комнату, «тусклый свет свечи», особая духовная атмосфера влюбленных.

Такое соотношение «идеального, воображаемого» и «реального, фактографического» было близко художественному методу Тургенева.

Писатель использует «наработки» Фета в своем рассказе для создания особой атмосферы, которая влияет на эмоциональное состояние лирического героя в рассказе: свет луны «заглядывает» то в окно, то прямо «в глаза», а потом «начинает потихоньку приподниматься» с пола его комнаты, превращаясь в «белую женщину»[3]; звенит «слабо и жалобно … струна», эти «струнные звуки» повторяются не раз; появится и «слабый свет свечи», и «бесшумная птица»[4] то прилетит к окну спальни рассказчика, то улетит, и «необыкновенный сон».[5]

У Фета – «Много снов проносится знакомых,/ И на сердце много сладкой веры…», у Тургенева сон иной – это « миг между бодрствованием и сном». Такую эстетическую задачу ставил себе Тургенев, схожую с художественной задачей Э. По.[6]

Осторожные вопросы, которые герой-рассказчик, проснувшись и вспоминая о ночных полетах, задает ключнице Марфе, как раз и напоминают такое «переходное» состояние между реальным и иррациональным. Но, как считает В.Н. Топоров, «…сны играли в жизни Тургенева очень значительную роль, как и …видения, дивинации, галлюцинации и … предчувствия, которые … ему позволяли «видеть»… будущее,… и эта способность Тургенева была связана с сильным чувством мистического, свойственного ему».[7]Поэтому тема таинственного, страшного, необъяснимого естественно входит в творчество писателя, когда он начинает разрабатывать новые художественные формы. Он углубляется в изучение психологических вопросов, пытаясь уяснить мотивацию странных поступков человека, предчувствий, порой трагических. При этом он не отказывается от воссоздания вполне достоверных картин быта, нравов, привычек среды, эпохи.

Все это создает двоякий визуальный ряд – воображаемый и реальный, который в данном конкретном случае соответствовал задаче писателя – разгадать странные душевные состояния человека.

В нашу задачу входило указать на этот двоякий визуальный ряд, отправляясь в ночные путешествия героя-рассказчика с призраком Эллис.

Во «Снах, видениях, призраках» В.Н. Топорова («Странный Тургенев») исследователь приводит массу примеров из рассказов его современников (А.Ф. Кони, Н.А. Островской, М.М. Стасюлевич, Л. Пич и многих др.) о снах, сновидениях и предчувствиях писателя. Автором пересказываются сны, в том числе и «архетипические» (пустыня, песок; колыхание воды, волны, наводнение, рыбы; птица, полет; женщина в белом), встречающиеся в произведениях Тургенева и не помеченные словом «таинственные»: к примеру, «Бежин луг», «Накануне», «Первая любовь» и многие другие. Топоров указывает на то, что эти сны выполняют самые разнообразные функции. В рассказе «Андрей Колосов» (1844) сон программирует поведение человека, указывает на возможные пути выхода из сложных жизненных ситуаций.

Есть у Тургенева сны и о «белой женщине», олицетворяющей смерть, и сновидения о полетах: «Не могу вам передать тот трепет счастья, когда, развернув широкие крылья, я взмахнул ими и поднялся кверху против ветра»[8] – пишет он Полине Виардо 13 августа 1849 года. В этом же году в письме П. Виардо от 11 августа Тургенев, говоря о зависимости жизни от сна, упоминает кальдероновское «жизнь есть сон», доказывая, что и «сон есть жизнь». Таким образом, сон и жизнь – явления равнозначные, а может быть и равноценные в творчестве писателя, как и двойственность реального и нереального в жизни, по мнению Тургенева. Ведь в фантастических полетах с Эллис герой-рассказчик иногда по воле призрака, а порой согласно своей воле возвращается в те места, в которых он был счастлив или о которых не мог забыть, испытывая противоположные эмоции.

Действие рассказа происходит в месте, напоминающем Спасское-Лутовиново, хотя Тургенев и не называет его, но в тексте «Призраков» упоминаются известные приметы: это и покалеченный грозой старый дуб, и пруд и плотина на нем, дорога, которая ведет на Спасское.

Именно на углу леса у старого дуба Эллис назначала свидания рассказчику. Он просит Эллис подняться над лесом в те места, которые ему знакомы. Это чувствуется по их описанию. Со сознанием дела говорится о чудных картинах леса ночью, о птицах (совы, кулички-песочницы, дикие утки, цапля, похожая на немца), которых рассказчик распознавал по их крикам и повадкам; о запахах грибов и разных трав, о красотах реки в лунном свете и об очаровании водяных лилий, одну из которых ему удалось сорвать, о сыром запахе реки и спящих рыбах в ее глубинах.

Освоившись с ощущением полета, рассказчик стал пристально разглядывать «маленькое, нерусское лицо» женщины, «иссине-беловатое, полупрозрачное». Оно напоминало ему «фигуры на алебастровой, изнутри освещенной вазе». Наблюдательность Тургенева, его восприимчивый и памятливый ум отсылает читателя к античной древности и предметам искусства этого времени, которое писателю так знакомо.

Поднявшись еще раз в воздух, рассказчик увидел город, который ему был неизвестен, хотя вид сверху ему напомнил типичную застройку уездного города с его верхушками церквей, деревянных крыш, фруктовых садов.

Следующая картина, открывшаяся нашему герою, резко контрастировала с однообразием вида уездного города. Это был остров Уайт в дымных тучах, «напоминающих злобных чудовищ», внизу – «разъяренное море» с его рокотом, завыванием бури, «визгом и скрежетом голышей», «тяжким плеском прибоя», «остовом корабля». От этого пейзажа веяло смертью и ужасом, что почти до обморока взволновало рассказчика. В реальности же, когда в августе 1860 года Тургенев недолго жил на этом острове, он писал Марко Вовчок: «Что за прелесть этот остров, этого пересказать нельзя! Деревья, цветы, скалы, запах свежего сена и моря – словом, роскошь!».[9]

Следующей ночью инициативу проявил сам герой-рассказчик. Он решил отправиться в Италию. С Италией у Тургенева, а значит и у героя «Призраков» были связаны счастливые воспоминания. Он побывал в Италии в 1840 году и прожил там с мая по июнь, и в 1857-1858 годы с октября до середины весны. В Италии он встретился и подружился с Н. Станкевичем, который помог молодому Тургеневу полюбить, почувствовать этот Вечный город. Философия, любовь к памятникам великой старины, любовь к природе, музыке, искусству чрезвычайно сблизили их. Несмотря на болезнь Станкевича, они постоянно были в движении. Тургенев пишет в воспоминаниях: «Мы разъезжали по окрестностям Рима, вместе осматривали памятники и древности. Станкевич не отставал от нас (вместе с ними путешествовал А.П. Ефремов – Е.П.), хотя часто плохо себя чувствовал, но дух его никогда не падал, и все, что он говорил – о древнем мире, живописи, ваянии и т. д. – было исполнено возвышенной правды и какой-то красоты и молодости».[10]

Жизнь Тургенева в Италии была не похожа на поверхностный туризм: он жадно все впитывал, вживаясь в прекрасное искусство, намечая грандиозные планы по изучению древности – языков и культуры. Второе путешествие Тургенева было не так безоблачно. Он уже известный писатель, но не всегда его произведения были поняты обществом и приняты критикой, появились болезни, и Тургенев стал все больше задумываться о смерти, отношения с П. Виардо тоже были не безоблачны. Планируя поездку в Италию, он мечтал «возродиться». В этот раз Тургенев едет туда с В.П. Боткиным и приглашает приехать в Рим П.В. Анненкова. Из Рима он пишет разным корреспондентам, но во всех письмах лейтмотивом проходит мысль о том, что «Рим – удивительный город», что общение с ним дает ему неизъяснимое наслаждение, что наслаждение искусством стало его необходимой потребностью.[11]

И вот теперь эти знания превратились в красочные воспоминания в полетах с Эллис.

Эллис, знающая географию, даже в тумане различила понтийские болота. Правда, и сам рассказчик по теплому и мягкому воздуху понял, что он и не в России. Вскоре и он разглядел пространство, где «блистали стоячие воды», квакали лягушки и «пахло серой». Но понтийские болота навеяли уныние на нашего героя, он стремился в Рим. И они помчались «по старинной латинской дороге», (т.е. Аппиевой дороге), где вскоре увидели нечто вроде «громадного моста» – «древнего водопровода» (акведука – Аква Аппия (Aqua Appia). Потом была «священная земля Кампании», по которой путешествовали когда-то Станкевич, Ефремов и Тургенев. В 1851 году Тургенев написал рассказ «Три встречи», где  герой вспоминает: «два года тому назад, в Италии, в Сорренто… я возвращался домой, после долгой прогулки на берегу моря».[12] Это окрестности Рима, очень древнее  место.

Албанским горам в 1840 году писатель посвятил шутливое  стихотворение «На Альбанских горах, что за дьявол такой?».[13] На Аппиевой дороге он замечает гробницу, которую построил Квинт Целий Метелла около 50 года до н. э. для своей дочери Цецилии. Это монументальное сооружение представляет собой квадратное основание со стороной чуть больше 22 м., на котором покоится цилиндр. В древности гробница завершалась конусом, то есть имела традиционную для этрусских надгробных памятников форму туллулуса (кургана). Гробница выполнена из бетона, облицованного блоками травертина, местного гранита. Глубочайшая древность! И именно в этом месте Эллис предложила рассказчику вызвать из небытия великого римлянина – Юлия Цезаря! Здесь «сработало» подсознание, и Тургенев под влиянием своей спутницы повторил то, что когда-то сделал, возвращаясь со Станкевичем из Альбано, он вдруг крикнул: «Divus Caius Julus Caesar».[14] Тогда это было сделано в шутку. Сейчас рассказчиком владели другие эмоции, когда он увидел легионы римлян, а потом и голову самого Цезаря «бледную, строгую, в лавровой венке, с опущенными веками» (С.20). Как когда-то Станкевич «побледнел, умолк», так теперь рассказчик не только потерял дар речи, но и сердце «его сжалось». Великое  прошлое воскресло. Но он не смог досмотреть эту картину до конца в Великую ночь.  В реальности Рим являлся ему разными ликами. В письме к графине Ламберт от 22 декабря 1857 года Тургенев писал о красотах Рима и дворца Цезаря: «Что за удивительный город Рим! Вчера я более часа бродил по резиденции дворца Цезарей и проникся каким-то эпическим чувством. Эта бессмертная красота кругом, и ничтожество всего земного, и в самой ничтожности величие — что-то глубоко грустное и примиряющее и поднимающее душу…».

Не успел рассказчик опомниться от видения Рима , как его «ослепил лазоревый блеск» «ласкового… моря», «запах померанцев» и «сильные, чистые звуки молодого женского голоса». Эллис перенесла его на озеро Лаго Маджоре (Lago Maggiore)[15] поближе к острову Изола Белла (Isola Bella), на котором был и есть чудесный барочный дворец семьи Барромео. Наконец, пришло иное видение, успокаивающее душу: прекрасный дворец с его интерьерами в «помпейяновском» стиле дает полное представление о древнегреческой старине; греческие статуи и одна из них – Фавн – принадлежит великому Праксителю, этрусские вазы, дорогие ткани, редкие растения, барочные гроты. Завораживающим воображение оказался звук рояля и голос молодой особы, увлеченной своим пением. Все было забыто: недавние страхи, полеты, приводящие к головокружениям, была забыта Эллис. Герой-рассказчик устремляется на звуки пения, «очарованный звуками, красотой, блеском и благовонием ночи, потрясенный до глубины сердца зрелищем этого молодого, спокойного, светлого счастья…».[16] Но Эллис не позволила ему насладиться им сполна.

Последний звук итальянской арии еще не отзвучал, а рассказчик уже слышал другие звуки протяжные с «родным переливом», да и запахло свежестью большой реки, недалеко от берега которой темнели барки; виднелись «бесконечные луга», мигали огоньки. «Это Волга», – отвечала Эллис» на вопрос героя. Она, как видно, хотела воссоздать историю прошлого, только теперь России, но на сердце у рассказчика были «усталость, тоска», «ужас, испытанный (мною) при появлении призраков». И все же он против воли подчинился ее требованию и произнес: «Сарынь на кичку!».[17] Как в  случае с Цезарем, сначала было безмолвие, потом «грубый бурлацкий смех», ругань, под топот пляски, крики: «Бей! вешай! топи! режь! любо! любо! так! не жалей!», – послышался разговор Степана Разина с братом Фролкой. И герой «явственно ощутил, как будто громадное тело (Степана Разина – Е.П.) надвигается прямо» на него (С.24).[18]

Следующее путешествие рассказчик решил совершить в Париж, чтобы заставить Эллис ревновать его к прошлой жизни, забыв, что Эллис женщина-призрак и ей чужды человеческие эмоции.

Он «увидел Париж» (любимые места самого автора повести): сад Тюильри, где он любил гулять и смотреть на гуляющих с нянями детей; дворец, окруженный железными решетками и рвом, как и положено было в средневековую эпоху; церковь Св. Роха, очень почитаемого у католиков, что не помешало Наполеону Бонапарту расстрелять на ее ступенях роялистов в 1795 году. Далее он увидел Итальянский бульвар, где кровавая история повторилась только уже в 1851 году, когда Луи Наполеон расстрелял левых республиканцев, защитников баррикад и мирных граждан. Об этих страшных событиях Тургенев узнавал тогда из газет и писем П. и Л. Виардо. Пролетая над Итальянским бульваром, герой его повести видит другую картину: толпы народа всей сословий, где «все так и кипело и так и сияло, все, куда ни падал взор…», и рассказчику не захотелось «покинуть …чистую, темную, воздушную высь, не захотелось приблизиться к этому человеческому муравейнику» (С. 28). На одной страничке повести уместилась критическая характеристика завсегдатаев этих мест и заведений, как французов, так и русских («нашего брата степняка»). Только увидев их лица и услышав их разговоры, он сразу понял, что устал «от парижских острот и парижского невежества».

Оказавшись в Германии, рассказчик видит странные сочетания вкусов германских вельмож, где на одном пространстве можно увидеть барочные скульптуры Берниновской школы и дворцы в стиле рококо. Этой атмосфере соответствовали и бледные фигуры в саду. Поль Верлен в стихотворении «Лунный свет» помогает понять настроение, царящее в парке: «…тот пейзаж Ватто, /где с масками флиртуют бергамаски, / где все поют и пляшут, но никто/ не радуется музыке и пляске/ поют под лютню на минорный лад,/ про власть любви, про эту жизнь в усладах, /но сами счастью верить не хотят». (Пер. В. Левика)

А далее Шварцвальд. И этот «тонкий лунный дым», который когда-то его «поразил в Швецингене, разлит здесь повсюду, и чем дальше расходятся горы, тем гуще этот дым» (С.31).[19] Знакомые горы, где рассказчик, а вместе с ним и автор могут «признать каждую породу деревьев». Они окружают до боли знакомый Баден-Баден, в окрестностях которого Тургенев часто охотился с Луи Виардо. Рассказчик любуется не только лесом, но и птицами. Поднявшись вверх вровень с ними, он наблюдает за журавлями, в которых было что-то «гордое, важное, несокрушимо-самоуверенное» и, сравнивая их с людьми, заключает, что «таких людей, каковы были эти птицы – в России – где в России! в целом свете немного».

Тургенева многое связывало с Петербургом.[20]  В Петербурге прошла его юность, здесь начиналась его литературно-общественная деятельность, здесь печатались его произведения, здесь он дружил с Белинским, в журнале «Современник» играл не последнюю роль, наконец, здесь его восторженно приветствовала петербургская молодежь уже на склоне лет.

И, тем не менее, чиновничью столицу Тургенев не жаловал. Это видно из размышлений рассказчика о городе белых ночей, которые ему кажутся «больными», а тут еще и Петропавловская крепость. Прямо скажем, с исторической точки зрения ассоциация неприятная. Герой рассказа видит Александрийскую колонну. В 1834 году, будучи совсем молодым человеком, Тургенев написал оду-панегирик по случаю открытия детища А. Монферрана, в которой он чествовал Александра I и славил «Николая век счастливый». Теперь эта колонна – в центре Дворцовой площади – у рассказчика не вызывает никаких особых чувств. Не радует его и город в целом с его «серо-беловатыми, желто-серыми, серо-лиловыми» улицами». Серый с «чахоточным румянцем» цвет города давит, приводит в уныние путешественников, даже золотая шапка Исаакия не радует их.

Увидев почти весь земной шар с его населением, рассказчик впал в полнейшее уныние, все вдруг ему опротивело и особенно «люди-мухи, … в тысячу раз ничтожнее мух…». Он ощутил отвращение ко всему и всем, но более всего к самому себе. Эллис, почувствовав его состояние душевной тяжести, сказала: «Перестань, … перестань, а то я тебя не снесу. Ты тяжел становишься» (С.35).

В заключении хотелось бы привести отрывок из «Воспоминаний» А. Половцева, который слышал признание Тургенева: «“Призраки” произошли случайно. У меня набрался ряд картин, эскизов, пейзажей. Сперва я хотел сделать картинную галерею, по которой проходит художник, рассматривая отдельные картины, но выходило сухо. Поэтому я выбрал ту форму, в которой и появились “Призраки”»[21].

 

 

 

 

 

 

[1] Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: в 30-ти томах. Изд. 2-е. Сочинения. М., 1981. Т. 7. С, 191.

[2] То же издание. Письма. М., 1988. Т. 5. С. 214.

[3] Пригрезившаяся белая женщина в русской традиции ассоциируется со смертью.

[4] Птицы – непременный элемент различных религиозных систем, мифопоэтических традиций и ритуалов; широко представлены в символике и эмблематике. Самой известной «функцией» птицы является олицетворение ею человеческой души. Существенно разнятся в различных культурах представления о взаимоотношении души и птицы: последняя может представлять саму освобождённую от плоти душу, служить телом, в которое индивидуальная душа человека переходит после смерти, либо выступать её проводником в загробный мир. Нередко образ птицы-души перекликается с образом птицы как вестника свершившейся или близкой смерти.

[5] В 60-70-е годы Тургенев (в то время писатель жил во Франции) обращается к опыту естественных наук, успехи которых поражали воображение современников. В это время в моду входит и творчество Э. По, а с ним и тема таинственного, страшного, необъяснимого. Исследования снов были уже известны в XIX веке и популярны. Например, книга А. Мори/«Сон и сновидения». (М. 1867).

[6] См.: Муратов А.Б. Тургенев – новеллист. Л. 1985. С. 70, 80.

[7] См.: Топоров В.Н. Странный Тургенев (четыре главы). М. 1998. Гл. Сны, видения, призраки. С.127.

[8] Письма И.С. Тургенева к Полине Виардо и его французским друзьям. М. 1980. С. 97-98.

[9] Минувшие годы. 1908. №8. С. 85.

[10] Тургенев И.С. Собр.  соч. в 12-ти томах. М., 1955. Т. 7. С. 11. Дале ссылки на данное издание.

[11] В рассказе «Довольно» сказано так: «Искусство… сильнее самой природы, потому что в ней нет ни симфонии Бетховена, ни картины Рюисдаля, ни поэмы Гете». Цитируемое изд. Т. 7. С. 43 .

 

[12] Там же. Т. 5. С. 237.

[13] Там же. Т. 11, С. 97-98.

[14] Тургенев И.С. Цитированное издание. Т. 11. С. 232.

[15] Тургенев был там в 1840 г.

[16] Эта сцена напоминает одну из картин в « Трех встречах», где описываются дворцы эпохи итальянского Возрождения. «Поездка в Альбано и Фраскати» ценится воспоминанием Тургенева о личном знакомстве с Александром Ивановым, автором известной картины «Явление Христа народу», но в этом произведении описываются и замечательные пейзажи и виллы Фраскати и Тиволи. Вилла д’ Эсте в Тиволи один из великолепнейших памятников Италии времен императора Адриана, поклонника эллинистического искусства.

[17] Приказ волжских разбойников, которые, заняв корабль, требовали собраться всей команде на носу корабля.

[18] Из истории семьи Тургеневых: в 1670 г. во время бунта под руководством С. Разина, после взятия им Царицына, был утоплен в Волге воевода Тимофей Васильевич Тургенев.

[19] И как здесь не вспомнить роман Тургенева «Дым».

[20] См.: Бялый Г.А., Муратов А.Б. Тургенев в Петербурге. Л. 1970.

[21] Островский А.С. Тургенев в записях современников. М. 1999. С.196