В мае 1853 г. состоялось знакомство И.С.Тургенева и А.А.Фета в усадьбе  Ближнее Волково у Шеншиных, которая находилось недалеко от Мценска. Тургенев хорошо знал хозяйку дома Елизавету Дмитриевну Шеншину, к которой в молодости питал сильные чувства, точнее говоря страсть. А Фет через свою сестру Любиньку доводился родственником хозяину дома мировому посреднику Николаю Никитичу Шеншину.  Его брат Александр был мужем сестры поэта.

Встреча была неслучайной. Фет к тому времени  был уже много наслышан о Тургеневе и мечтал познакомиться со знаменитым писателем.

«Мы встретились с самой искренней взаимной симпатией,- пишет Фет.  Кроме обычных обитателей Волкова было несколько сторонних гостей. Дамы окружали Тургенева и липли к нему как мухи к мёду, так что до обеда нам с ним не пришлось серьёзно поговорить. Зато после обеда он упросил меня прочесть ему на память несколько ещё ненапечатанных стихотворений  и упрашивал побывать у него в Спасском. Оказалось, что мы оба ружейные охотники».       

Со  временем  эта встреча, по словам Фета,  «разрослась в задушевную приязнь».

Фет станет своим человеком в Спасском-Лутовинове, а Тургенев в Новосёлках и фетовской Степановке.

Главное, что  объединяло поэтов  в начале дружеского общения — это «художественные инстинкты» и не последнюю роль играла их страсть к охоте. Благодаря этому увлечению стали известны даже клички их любимых собак – умнейшего тургеневского пса Бубульки,  фетовской легавой Трезора и Непира.  

 

Однажды во время охоты,   недалеко от усадьбы Апухтиных Павлодар, приятелей застигла страшная гроза.  Забыть посещение усадьбы родителей будущего знаменитого поэта А.Н.Апухтина, и оказанный им приём, Фет не мог и поведал об этом  во всех подробностях в своих «Воспоминаниях».

«Наконец, при блеске молнии, влево от дороги показался огонек, подавший нам надежду добраться до ночлега. «Тут влево ворота, — говорил Тургенев куч еру, — не зацепи и подъезжай к крыльцу». Когда вышедший из тарантаса на крыльцо барского дома Тургенев сказал встретившему нас слуге свою фамилию и спросил молодого барина, слуга пояснил, что молодой барин у соседей в гостях н сейчас доложит старым господам. Любезные хозяева тотчас же предложили нам оправиться с дороги в мезонине, в комнатах их отсутствующего сына, которому послали дать знать о нашем приезде, невзирая на страшную темень и продолжающийся ливень.

Когда мы оправились с дороги и Тургенев около дивана уложил свою Бубульку, он сказал, что нам следует испросить позволения хозяев явиться к ним вниз и извиниться в нежданном приезде. Хозяин оказался человеком среднего роста, с сильною проседью, типом помещика средней руки, желавшим и умевшим держать хозяйство и дом на подобающей высоте. Предупредительности и любезности хозяйки не было конца. Иван Сергеевич стал расспрашивать их об их сыне, воспитывавшемся в школе правоведения и нередко посещавшем Тургенева в Петербурге. Так как молодой Апухтин был в гостях в самом близком соседстве, то не успели мы кончить чая, как он появился в гостиной и, поздоровавшись с Тургеневым, объявил мне, что давно знаком со мною по литературе. Тургенев, как это нередко случалось, был в духе и очень любезен; посмотрев тихонько на часы, я заметил, что уже одиннадцатый час. Догадался и Тургенев, что нам пора освободить любезных хозяев, и мы было поднялись прощаться, но хозяйка объявила, что без ужина никак невозможно. Мы все отправились в столовую, где поместились: Тургенев по левую, а я по правую руку хозяйки. Здесь совершенно так же, как у нас при отце в Новоселках, нас ожидал тот же обеденный стол в пять блюд, начиная с супа. Проголодавшись за дорогу, я не заставлял себя просить, но Тургенев, весьма редко ужинавший, брал кушанья более для вида. В конце ужина появилось освещенное из середины желе. С меня начали обносить блюдо, и я тотчас же увидал, что доморощенный Ватель произвел освещение своего прозрачного Колизея посредством мужского наперстка, прилепленного желтком к середине блюда, со вставленным восковым огарком. Измерив глазами всю опасность предстоящей задачи, я запустил ложку с толстого наружного основания желейного венца и торжественно положил свою добычу на тарелку. Затем слуга, обойдя хозяйку, поднес блюдо Тургеневу, за манипуляциями которого я стал смотреть во все глаза. Этот простодушно-неосторожный человек, не боясь, вероятно, обременить желудок желеем, смело рассек ложкою венец и положил себе порядочный кусок на тарелку. Но в тот же миг концы, подходящие к бреши, дрожа, повалились на огарок, затрещавший и пустивший струйку копоти. При этом Тургенев так жалобно посмотрел на меня, что только при помощи энергических усилий я воздержался от душившего меня смеха. Молодой Апухтин проводил нас в свои комнаты и долго еще расточал нам свои любезности.

После сладкого отдыха нам прислали наверх чаю и кофею, и мы собирались уже поблагодарить хозяев и отправиться в дальний путь, но молодой хозяин объявил, что «мамаша и слышать не хочет о том, чтобы мы уехали без завтрака». Делать нечего; приходилось скрепя сердце ждать. Должно быть, ввиду нашего нетерпения поторопились с завтраком, и в 11 часов мы сошли в гостиную к круглому столу перед диваном, покрытому всевозможными яствами, начиная с превосходных пикулей и грибков до жареной печенки в сметане, молодого рассыпчатого картофеля и большого блюда с телячьими котлетами, плавающими в сочном бульоне. В те времена я редко отказывался от съестного. Когда я добирался до котлет, в комнату вошел слуга с раскупоренной бутылкой редерера и стал наливать бокалы.                                                                                           — Господа, пью за ваше здоровье и благодарю за доставленное мне удовольствие вашим посещением, — сказала хозяйка, подымая бокал, стоящий тут же у стола семи — или восьмилетний мальчик в туго накрахмаленной, колокольчиком торчащей рубашке тоже высоко поднял свой бокал и воскликнул: — Иван Сергеевич, честь имею вас поздравить.                                                Я видел, как родительница дернула его сзади за торчащую рубашечку, и, сообразив, что попал не туда, мальчик на некоторое время остался с поднятым бокалом, в виде неуместного знака восклицания».

 

Продолжение гостеприимства, оказанного дорогим гостям в Павлодаре,

обернулось для Тургенева неприятной неожиданностью.

 

«Колокольчик нашей коренной побрякивал уже у крыльца.

— Позвольте вас поблагодарить, — заговорили мы.

— Ах, нет, нет! —возразила хозяйка. —Надо прежде уложить с вами закуску.

— Ради бога, этого не делайте, —говорили мы с Тургеневым в один голос, в то время как лакей убирал кушанье.

— Нет, нет! Это одна минута.

Твердо уверенные, что доводы наши одержали верх, мы, простясь с любезными хозяевами, пустились в путь.

— Господи! — восклицал Тургенев, когда тарантас наш покатил по песчаной дороге. — Чего только не делает наше русское гостеприимство! Ну, мыслимо ли, чтобы в нормальном состоянии я, с моим вечным страхом перед холерой, пил в одиннадцать часов утра шампанское?

Хотел было уже я для сравнения с нашими обильными яствами сопоставить скудное убожество немецкой, французской и итальянской кухни с ее прозрачными листиками ветчины, но в это время…».

 

А случилось то, что на крутом подъёме подливка в блюде с котлетами  облила  драгоценный аптечный ящик Тургенева.  

 

«— Стой! Стой! Стой! — кричал Тургенев кучеру, спустившемуся уже в долинку. Развязавши узлы пропитанной жиром салфетки, я увидал на блюде сбившиеся в кучку котлеты. Тургенев, вылезши из тарантаса, стал таскать сначала блюдо, а затем салфетку по обильной росе, промывая, таким образом, то и другое. Во время всей этой, весьма искусно им выполняемой, операции, он не переставал кряхтеть и повторять одну и ту же фразу: «Господи! проклятое русское гостеприимство!»

 

Дружба Тургенева и Фета не была  безоблачной. Разные социальные инстинкты постоянно  рождали  споры.

В 1874 г. они разошлись и уже больше тех тёплых отношений, как в начале их дружбы между ними  не было.                  

                                                                                             Маричева Л.М.