М.Я. Саррина учитель школы
С.-Петербурга, аспирант ИРЛИ
(Пушкинский Дом) РАН.
опубликованно в Тургеневском ежегоднике 2014 года/ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2015
Тургенев и Аполлон Григорьев в Петербурге в конце 1850-х годов:
продолжение диалога.
От «Дворянского гнезда» к «Грозе» Островского1
1850–1860-е годы – один из самых неисследованных периодов в творческих взаимоотношениях Тургенева и Ап. Григорьева.
Прибыв в октябре 1858 года в Петербург из Италии, где, как известно, писатель и критик встречались и вели оживленные беседы, Григорьев вместе с Я.П. Полонским принял активное участие в работе над новым изданием – журналом графа Г.А. Кушелева-Безбородко «Русское слово». Тургенев вернулся в Петербург позднее, в ноябре 1858 года, и оставался в столице до марта 1859-го. Он, безусловно, был хорошо осведомлен о Григорьеве, Л.Н. Толстому он написал кратко: «Григорьев держится и пьет (увы!) особняком…».
Однако можно с уверенностью говорить о том, что Григорьев и Тургенев встречались в Петербурге и обсуждали роман «Дворянское гнездо». У нас нет никаких оснований не доверять словам самого Григорьева, сказанным в статье «И.С. Тургенев и его деятельность.»: «высказанное мною самому поэту тотчас же по прочтении “Дворянского гнезда”: это то, что он слишком поторопился ложным известием о смерти жены Лаврецкого – недостаточно затянул, завлек Лаврецкого и Лизу в психически безвыходное положение». Критик, увидевший в романе очень много «сюжетов» из своей биографии (любовь женатого мужчины к юной девушке, измена, необходимость возвращения к жене), воспринял Лаврецкого как чрезвычайно близкого героя. Поэтому беседа, в ходе которой Григорьев высказал большое количество наблюдений о поведении героев в близкой для него ситуации, несомненно, представляла большой интерес для писателя.
Уехав в Европу весной 1859 года, Тургенев не мог быть в курсе всех новостей литературной жизни России, но о публикации григорьевского цикла «И.С. Тургенев и его деятельность…» знал и очень хотел ознакомиться с содержанием этой работы. Как отмечает в комментариях к письмам Тургенева к Фету А. И. Батюто, писатель мог узнать о публикации цикла из писем Фета. В постскриптуме к письму к Фету от 18 (30) июня, желая больше узнать о работе Григорьева, писатель просил: «Я забыл главное: об Аполлоне Григорьеве, об Аполлоне, об Аполлоне!!!». Эмоциональный тон этого восклицания, несомненно, свидетельствует о крайней заинтересованности писателя не только статьями, но и личной судьбой критика, переживавшего непростой период своей жизни.
К моменту возвращения в Петербург сначала в середине сентября, а затем в конце ноября 1859 года Тургенев ознакомился с «органическими» циклами Григорьева: «пушкинским» и «тургеневским». Выскажем предположение, что диалог писателя и критика нашел отражение в работе Григорьева «После “Грозы” Островского», обращенной непосредственно к писателю и имеющей подзаголовок «Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу». Эпиграфом к циклу служат слова Лаврецкого «Смирение перед правдою народною».
В отличие от некоторых других статей, созданных в жанре писем, в этой работе Григорьев неоднократно непосредственно обращается к адресату. Так, в начале статьи, обращаясь к Тургеневу, критик вспоминает: «Накануне представления “Грозы” я долго говорил с Вами о многом, что для меня, и, судя по симпатии Вашей к разговору, для Вас самих составляет существенное верование по отношению к искусству и к жизни».
Точная дата упоминаемой в первой статье цикла встречи Тургенева и Григорьева неизвестна. Премьера пьесы «Гроза» в Петербурге состоялась в Александринском театре 2 (14) декабря 1859 года. Тургенев ознакомился с пьесой 27 ноября (9 декабря) (ее читал сам Островский на квартире писателя), о чем сообщил в письме к Фету. Второй декабрьский спектакль по пьесе «Гроза» состоялся 9 (21) декабря. В письме к В.Я. Карташевской от 5 (17) декабря писатель сообщал, что посылает «во второй раз человека за ложей на “Грозу”– и если он достал ее – то Вы ее получите». Таким образом, можно предположить, что встреча Григорьева и Тургенева состоялась в период с 3 по 8 декабря ст. ст. 1859 года.
Содержание разговоров, вызвавших «симпатию» Тургенева и отражавших его «существенное верование по отношению к искусству и к жизни», критик собирался позднее изложить в письмах, также обращенных к писателю. Григорьев писал об искусстве «как творческой силе», «органически сознательном отзыве органической жизни». Несомненно, вера критика «в искусство как высшее из земных откровений бесконечного», в его «органическую связь с жизнию», наделение искусства «предугадывающей, предусматривающей, предопределяющей жизнь» силой, была близка Тургеневу.
«Симпатию» Тургенева, несомненно, вызвала и мысль Григорьева о чуткости писателя к «веяниям» времени (в статье «Искусство и нравственность» (1861) критик пояснил: «веяния времени» – это «требования эпохи»). Позднее, в статье «По поводу “Отцов и детей”» (1869), завершающей цикл «Литературные и житейские воспоминания», Тургенев рассказал о «сильном» и «в то же время не совсем ясном» своем впечатлении от одного из прототипов Базарова, воплотившего в себе «народившееся, еще бродившее начало, которое потом получило название нигилизма». Словно подтверждая слова Григорьева, Тургенев пишет, как «отзывался» на это «веяние жизни»: «…я, на первых порах, сам не мог хорошенько отдать себе в нем отчета – и напряженно прислушивался и приглядывался ко всему, что меня окружало, как бы желая поверить правдивость собственных ощущений». И далее в статье прямо приводит слова критика: «Помнится, вместе со мною на острове Уайте жил один русский человек, одаренный весьма тонким вкусом и замечательной чуткостью на то, что покойный Аполлон Григорьев называл “веяньями” эпохи».
Однако сама концепция Григорьева, изложенная в цикле о «Дворянском гнезде», не могла вызвать полное согласие Тургенева. Можно с большой долей вероятности предположить, что в статье «После “Грозы” Островского», написанной после разговоров с Тургеневым, – следует искать отголоски их бесед и уточнение тех частных положений цикла о «Дворянском гнезде», которые вызвали категорическое несогласие писателя. Например, словно поясняя свои суждения о взаимосвязи «отрицательной» манеры писателя в начале 1840-х годов и отрицательного (то есть западнического) направления общественно-литературной мысли, критик уточнил, что под «отрицательным» взглядом подразумевает исключительно сатирическое, гоголевское направление в литературе. Тем самым критик разделил суждения о западничестве с его «отрицательным взглядом» на русскую историю, быт и действительность от гоголевского направления, противоположного творчеству Островского. Это уточнение помогло скорректировать не только одно из важнейших положений «тургеневского» цикла – рассуждения о «пушкинском» «органическом» пути Тургенева-писателя и его «мягком» отношении к действительности вынесены за рамки диалога об общественно-литературных движениях в России – но и уточнить некоторые основополагающие пункты концепции Григорьева, потерявшие актуальность к началу 1860-х годов.
Значительно изменилось и наблюдение Григорьева о «художнической симпатии» Тургенева к «Обломовке и обломовщине». «Вставка» критика о романе Гончарова в четвертой статье «тургеневского» цикла была незамедлительным «ответом» на статью Добролюбова «Что такое обломовщина» (Современник. 1859. № 5), поэтому в полемических целях Григорьев слова «Обломовка» и «обломовщина» использует как синонимы. В основе его взгляда на обломовщину как «органический продукт почвы и народности» и на бездействие Обломова как одну из коренных русских национальных черт лежит «Сон Обломова», опубликованный еще в 1849 году. Но к началу 60-х и этот взгляд должен был претерпеть изменения.
Хотя критик, создавая цикл о «Дворянском гнезде», не знал о конфликте писателей, обширные цитаты из «Сна Обломова» в «тургеневском» цикле и тезис о Лаврецком, Лизе и Марфе Тимофеевне как «обломовцах» в контексте обвинений Гончаровым Тургенева в плагиате звучали двусмысленно. Но и сама трактовка Григорьева, ставившего «знак равенства» между Обломовкой и «правдою народною», перед которой смиряется Лаврецкий и обретает «новые силы любить, жить и мыслить», и воспринявшего Обломовку как родную «почву» лучших героев романа, несомненно, вызвала резкое неприятие Тургенева. В работе «После “Грозы” Островского» Григорьев уже употребляет совсем иной эпитет: «губящая обломовщина». Возможно, этот эпитет критик посчитал более точным, соответствующим «веянию» времени, после диалога с Тургеневым о смирении и протесте, о «сознательно-героической натуре», герое действия.
В декабре 1859 года Тургенев уже завершил работу над романом «Накануне». Можно предположить, что во время «разговоров о многом» в Петербурге писателем и критиком обсуждалась и тема «героя и героизма». «Нет сомнения, – написал позднее Григорьев в статье «Искусство и нравственность», – что всякий из нас задавал себе вопрос о герое и героизме нашей эпохи, но ведь никто, даже из талантливейших людей, кроме Тургенева, на него не отозвался!..».
Эпитет «губящая» обломовщина в работе «После “Грозы” Островского» можно считать своеобразной «уступкой» писателю, признанием его «правды». Однако искусство предугадывает, предусматривает, предопределяет жизнь, поэтому протестное, героическое начало как «веяние жизни», которое уловили и выразили Островский в «Грозе» и Тургенев в «Накануне», вскоре стало критику ближе, чем «смирение» Лаврецкого и «покорность жребию» Лизы.
В цикле «После “Грозы” Островского» присутствуют лирические отступления, не свойственные манере Григорьева-критика. Возможно, они также являются отголоском бесед с «одиноким философом» Тургеневым. Особенно интересно одно из них: «Ведь мы ищем, мы просим ответа на страшные вопросы у нашей мало ясной нам жизни; ведь мы не виноваты ни в том, что вопросы эти страшны, ни в том, что жизнь наша, эта жизнь, нас окружающая, нам мало ясна с незапамятных времен. <…> Да, страшна эта жизнь, как тайна страшна, и, как тайна же, она манит нас, и дразнит, и тащит… Но куда? – вот в чем вопрос. В омут или на простор и свет?».
Возможно, это наблюдение критика, высказанное в контексте темы о «правде народной» и назначении художника, является ответом Тургеневу, для которого мотив тайны и образ России были неразрывно связаны.
Отмеченные выше коррективы к «тургеневскому» циклу, внесенные критиком в статью «После “Грозы” Островского», обращенную к писателю, несомненно, являются частностями. В принципиальном вопросе об «общем» и «частном» идеалах, то есть о славянстве и обобщенном человечестве, о западничестве и противоположении русского национального начала общечеловеческому, Григорьев с его мессианской верой в славянство и европеист Тургенев, конечно, не могли прийти к согласию.
Примечание
- Данное сообщение было впервые озвучено в докладе на конференции «Проблемы научной биографии И.С. Тургенева», состоявшейся 10 ноября 2014 г. в ИРЛИ РАН в рамках исследовательского проекта «Летопись жизни и творчества И.С. Тургенева (1859-1866)», при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 14-04-00457а.