Режим лежачий, в специальной кровати, к тому же неудобной. Двигаться нельзя. Даже малейшее движение пальцем ноги воспринималось как улучшение. Кроме основного заболевания – сдавливание позвоночника, ухудшение зрения, одно время подозрение на рак или туберкулез горла. Много было и других неприятностей в отношении здоровья. И Поляков уже подготовил себя к смертельной опасности. Подготовился, смирился, схоронил себя.… Но, вместо рака, оказалось, простой ларингит.
«Подразумеваемый противник – рак – отброшен, — сообщает в письме Поляков. Хотя этот, подразумеваемый противник, и не мучил меня как горло. Теперь я живучий. Мне кажется, что болезнь, которую имеешь, не страшна для жизни. Рассматриваю я ее как мирного спутника, изредка выкидывающего штуковины». «Надеюсь, что этот спутник даст возможность порисовать мне цветущие деревья у себя в саду. Ох! До чего же прелесть это цветущее царство. Как благоухает все это время! И это острым карандашом! Очень часто вспоминаю то время, когда рисовал последний раз перед больницей. Такой был у меня подъем! И я рисовал, словно на закуску, один и тот же мотив несколько раз. Ах! Сад…сад… Скорей бы встретиться!»
«Жизнь – сколько заключено прекрасного в этом слове, даже и тогда, когда приходится страдать», — писал Поляков. А страдать ему пришлось много. Жизнь проходит в очень неблагоприятной больничной атмосфере. Идет борьба за существование. «Порой мне становится душно от душераздирающей обстановки, от аморальных взглядов на жизнь, от близорукости, преследуемой в оценке человеческих отношений и прочего ненавистного мне. Это относиться как в больным, которые бывают здесь разношерстные, так, и ещё большей мере, к медицинскому персоналу низшего состава. Из-за этого мне приходится часто молчать, так как всякое высказывание может служить в этой среде поводом к смеху…, и к репутации заносчивого».
Через два года после повторного «заключения» в больницу, в марте 1954 года ему не разрешают. Но Поляков оптимистичен. «Дела мои, хотя и бешено продвинулись вперед как в отношении здоровья, так и в учебе, особенно не радуют, — писал он З.Т. Белугиной. – Сдавливание спинного мозга стало проходить еще прошлой весной, после введения стрептомицина, за который Вам всегда сердечное спасибо, несмотря на то, что тогда и не писал. Ноги сейчас работают совсем хорошо. В марте месяце мне делали рентгеновские снимки, которые и сказали пока «стоп» — ходить рано. Так что мне предстоит еще некоторое время выдерживать постельный режим. Ах! Если бы Вы знали, как надоела эта проклятая койка – просто ужас».
В феврале 1955 года его начали учить ходить. Сделали корсет, дали костыли. С 19 марта 1955 он стал передвигаться на собственных ногах. Вначале его моционы невелики, продолжаются по десять минут, постепенно увеличиваясь.
Глазной врач, Геращенко, время от времени запрещал ему читать, рисовать, и тогда Поляков переключался на игру на музыкальных инструментах. Играл на мандолине, а раньше играл на балалайке и гитаре.
Постоянные физические тренировки, часто наперекор мнениям и рекомендациям врачей, любовь к искусству преодолели то отвращение, которым он был, проникнут ко всему больничному. «С тех пор как я стал ходить, писал Поляков, — я сделал «открытие», что больница не так уж и скучна, если в ней находишься после долгой «спячки». Будь она проклята. Я согласен терпеть любые боли и прочие всякие гадости и мерзости, но быть в состоянии посмотреть мир, его чудеса».
Особенно его привлекает природа. «Вы не представляете, как изнываю я по милой природе, как хочется рисовать на лоне её – руки сами просятся! Лежа в больнице, я полюбил ее еще больше! Как все кажется прекрасным, даже самые обыденные вещи. Обыкновенный заборчик в моем воображении становится чет-то возвышенным. Вот бы его, да все остальное под карандаш. Рисованием я занимаюсь и сейчас, но особенно потянуло меня в последнее время. Во-первых, здоровье улучшилось, и, во-вторых, соскучился сильно – ведь я год почти совсем не брал карандаш в руки. Любовь к искусству преодолела то отвращение, которым я проникнут ко всему больничному. Рисую портреты больных и, хотя и получается сходство, однако же, все это не то, не то. Кроме милых деревьев, алмазной водицы ничего не надо». «Игорь! Какая чудная картина разворачивается за окном! Снег!!! Вот прелесть! – восторгался Поляков в письме в И. Гержедовичу.
Кто не любит первый снег?! Это явление природы невольно вызывает у человека бодрость, вдохновение. Я тоже очень люблю снег. Пошел снег, и мы раскрыли окна. Хотя из нашего окна не видно ничего примечательного, все же и на этом фоне снег смотрится замечательно. Как он кружится, кружится, и какая-то торжественность заключена в падающих хлопьях. Первый снег! Примечательных, бросающихся в глаза красок не увидишь, но сколько поэзии в этой монохромности».
Демонстративный ряд представлен предметами из фондовой коллекции ОГЛМТ.
Обращаем ваше внимание, что полная версия выставки расположена на странице Фонды ОГЛМТ. Единая фондовая коллекция в разделе Фотоальбом новый.
Прямая ссылка на страницу: https://turgenevmus.ru/fotoalbom-novyj/
* Владислав Поляков. Воспоминания о художнике / Автор-составитель и редактор В.В.Гришков. – Санкт-Петербург: ООО «Издательство “Лема”» 2010. – 11-12 С.