И.В. Самарина — научный сотрудник филиала БУКОО ОГЛМТ – Музея писателей-орловцев.

 

// Тургеневский ежегодник  2020 года/ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2020. – 420 с.

 

 В Музее писателей-орловцев есть необычный экспонат — журнал «Школьные досуги». Под зеленой обложкой собраны и переплетены восемь номеров журнала, издававшегося в Орловской мужской гимназии в 1902-1903 годах. В номерах помещены материалы разных авторов, но все они переписаны одной заботливой рукой — нашего земляка, поэта Александра Ивановича Тинякова. Попал журнал в фонды орловского литературного объединенного музея из коллекции букиниста И.М. Пухальского в 1963 году.

Журнал «Школьные досуги» представляет несомненный интерес для исследователей как редкий, идеально сохранившийся образец рукописного издания. Однако выяснилось, что он имеет и другую ценность — является ключом к повести Ф.Д. Крюкова «Картинки школьной жизни».

Судьба донского писателя Федора Дмитриевича Крюкова, по неисповедимому промыслу Божьему, который связывает наш город с именами виднейших литераторов России, отмечена и Орлом. В губернском городе он прожил с 1893 по 1905 годы. Написал об этом периоде три замечательных повести: «Картинки школьной жизни», «Новые дни», «Неопалимая купина». По окончании Императорского Санкт-Петербургского историко-филологического института Крюков становится воспитателем пансиона 1-ой Орловской мужской классической гимназии, а также сверхштатным учителем истории и географии. Дополнительно преподает историю в Николаевской женской гимназии (1894-1898) и словесность в Орловском Бахтина кадетском корпусе (1898-1905), а также является учителем истории и географии в Алексеевской мужской гимназии. За педагогический труд награжден орденом святого Станислава.

«В 1904 году, в №6 журнала «Русское богатство», за подписью Березинцев он опубликовал очерк «Картинки школьной жизни», основанный на реальных фактах и вызвавший протест и недовольство орловских учителей и Министерства народного просвещения: многие преподаватели узнавали себя в героях очерка, знакома была и атмосфера казенщины, царившая в орловских гимназиях. Министерство народного просвещения усмотрело в «Картинках школьной жизни» вредное направление. Ф. Крюков вынужден был уйти в отставку в конце 1905 года, что вызвало забастовку двух гимназий г. Орла, протестовавших против травли любимого учителя.[1]

Так сложилось, что Ф.Д. Крюков был учителем трех писателей-орловцев: Иосифа Каллиникова, Евгения Соколова и Александра Тинякова. Каллиников и Соколов были его учениками в Алексеевской гимназии. Правда, Каллиников ее не окончил, был исключен из четвертого класса за участие в гимназической забастовке. А вот для Тинякова, творившего под псевдонимом Одинокий, Крюков был и учителем, и воспитателем пансиона классической мужской гимназии.

Главным героем повести «Картинки школьной жизни» является гимназист шестого класса Петр Кривцов. Его прототип — Александр Иванович Тиняков. Первоначально Крюков назвал произведение «Зараза», именно такова кличка Кривцова, полученная от педагогов за его проделки.

11 марта 1904 года Короленко писал Крюкову: «Многоуважаемый Фёдор Дмитриевич, «Картинки школьной жизни» я прочел, и они будут напечатаны. По моему мнению, очерки вышли живые. Есть, правда, некоторая растянутость и кое-что внушает опасение со стороны цензуры. Надеюсь, что, по прежде бывшим примерам, Вы ничего не будете иметь против некоторых редакционных сокращений, а там, Бог милостив, полагаю, что пройдет. Не позволите ли также изменить заглавие: «Зараза» очевидно относится к Кривцову, но эта фигура всё-таки не настолько выдвинута из общего фона, чтобы ею определялось все содержание очерков. По моему мнению, «Картинки из школьной жизни» — подойдёт лучше».[2]

И все же определенно Петр Кривцов — центральный персонаж повести. Писатель рисует яркий портрет юноши-гимназиста, которого сегодня назвали бы трудным подростком. Из повествования ясно, что Крюкову открыты все уголки души ученика. Федор Дмитриевич дает читателю возможность узнать задушевные мысли Кривцова, касается истории его первой любви к «жизнерадостной гимназистке», которая огорчала его своим легкомыслием. Кривцов – фигура неординарная, противоречивая. «На уроках он скучал до отчаяния, зато издавал совместно с некоторыми семиклассниками журнал «Лучи зари», а в пансионе выпускал раз в неделю газету «Пансионские известия». Этим литературным опытам он посвящал большую часть своего времени. Гулял мало, перестал ухаживать за гимназистками и позволял себе «развлекаться» только в классе. Развлечения эти стали носить характер исключительного нарушения порядка и дисциплины. Учителя негодовали, а класс покатывался со смеху, восторгался, удивлялся и долго рассказывал об его остроумных выходках. В кондуитном журнале фамилия Кривцова фигурировала очень часто и на левой стороне — в числе отсутствующих, и на правой, где значились записи проступков.

Весь персонал инспекции и большинство учителей считали теперь Сверхчеловека «заразой» класса и даже всей гимназии».[3]

Тем не менее, Тиняков-Кривцов по Крюкову — отнюдь не законченный шалопай. Учителю не удается скрыть симпатию к неординарному юноше. Что же привлекало его? Прежде всего, жажда молодого человека к знаниям. «Еще в третьем классе он начал читать. Читал запоем и без разбора, тратил на книги все «собственные» деньги, лишая себя завтраков, простаивал по целым часам перед витринами книжных магазинов, менял и продавал книги, разыгрывал даже их в лотерею (в пансионе), пускался и в другие коммерческие предприятия (открывал, например, библиотеку, абонемент — пять копеек в месяц) — все с единою целью, — чтобы изыскать средства на покупку новых книг. В четвертом классе он уже прочитал Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Гончарова, почти всех новых беллетристов. В пятом погрузился в философские сочинения Толстого и, увлекшись его учением, сделался вегетарианцем (только ненадолго), перестал молиться Богу по утрам, как это делал раньше, на уроках закона Божия стал смущать законоучителя казуистическими вопросами. Потом прочитал книгу «Так говорит Заратустра» и, познакомившись одновременно с рассказами М.Горького, решил стать босяком и сверхчеловеком».[4]

Да и не всегда Петр Кривцов был «заразой». Гимназический преподаватель истории говорит о нем с сожалением: «Вот был какой ученик! Любоваться надо было: способен, прилежен, аккуратен… И что такое?.. Объясните мне, пожалуйста, — вы опытный педагог: как в пятый класс перевалит мальчишка, обзаведется сейчас знакомой гимназисткой, научится «мерзавчика» распечатывать и ничего, ровным счетом ничего не делает!.. Палец о палец не хочет ударить!»[5]

Но не только начитанность отличает Петра Кривцова от сверстников, но и живой ум, наблюдательность и, как это не покажется странным, любовь к лучшим гимназическим учителям, которую, наверняка, испытал на себе и Федор Дмитриевич Крюков. «Кривцов <…> с чуть заметной улыбкой поглядел на историка. Он любил этого умного, грубого, безнадежно раздраженного человека, любил его брань, острые слова и, в конце концов, самую настоящую, самую ценную доброту, скрывавшуюся за этой шероховатой, колкой оболочкой наружной свирепости».[6]

Крюков знакомит читателей с широкой издательской и литературной деятельностью гимназистов.

«Пансионские известия» были органом, по преимуществу, сатирическим, хотя в них иногда попадались и серьезные статьи полемического характера, направленные против «Лучей зари». Самым обширным отделом «Пансионских известий» были «Смесь» и «Объявления», в которых сотрудничали все пансионеры. Кривцов давал для «Известий» большею частью стихи, редактировал газету и сам же переписывал ее (газета выпускалась в единственном экземпляре), юмористическую же часть главным образом поставлял Благово. Он же и читал, или, точнее, декламировал перед пансионерами газету».[7]

В повести Крюков цитирует произведения юного поэта и издателя гимназической периодики. Значит, Одинокий знакомил его с литературными  опытами, дорожил его мнением, спрашивал совета. Однако убедительных доказательств принадлежности цитируемых отрывков Тинякову до сих пор не было. И у читателя «Картинок школьной жизни» могла зародиться мысль: может быть, образ Кривцова собирательный и имеет мало общего с Тиняковым, а цитируемые якобы произведения Одинокого сочинены самим Крюковым? На эти вопросы, казалось, уже невозможно найти достоверные ответы по прошествии более ста лет. Но, оказалось, что разгадка все это время была на виду.

В одном из номеров «Школьных досугов» за 1903 год помещена статья «О реформе средней школы». Слова, с которых она начиналась, показались очень знакомыми: «Приступая к учебным занятиям в нынешнем году, большинство учащихся в средних школах думало, что занятия эти будут проводиться по новой программе, по усовершенствованному методу, и что школа будет для них не печальной и скучной необходимостью, а опытной и сердечной руководительницей…».[8] Ну, конечно же — «Картинки школьной жизни»: «Мысли Кривцова теперь получили другой оборот. Он решил закончить давно начатую статью “О реформе средней школы”, предназначенную для журнала “Лучи зари”. Он отложил стихи и погрузился в публицистику. “Приступая к учебным занятиям…”».[9]

 В «Школьных досугах» нашлись и другие произведения Одинокого, цитируемые в «Картинках школьной жизни» — стихотворение в прозе «Раздумье», рецензия на выступление оперной певицы Петровой, этюд «Сверхчеловек и люди». Стало совершенно очевидно, что номера «Школьных досугов» были в руках у Федора Дмитриевича Крюкова, более того — из них он черпал подлинные факты для создания внутреннего мира своего героя, «заразы» гимназии, поэта, Сверхчеловека Одинокого — Александра Ивановича Тинякова. Оказалось, что хранящийся в музее том «Школьных досугов» и повесть Крюкова неразрывно связаны. Читая повесть, мы узнаем не только о том, при каких обстоятельствах создавался журнал, но и о том, какой отклик вызывали у гимназистов произведения Одинокого.

«Тесная группа, — все старшие пансионеры, оставшиеся в классной комнате, — окружали Благово плотным кольцом, а он, сидя высоко на парте, читал номер «Пансионских известий».

— «Раздумье». Стихотворение в прозе Одинокого, — возгласил Благово.

И среди водворившейся глубокой тишины театральный голос его зазвучал грустно, торжественно и красиво:

«Я долго шел дорогою тернистой… Куда? Зачем? — не знал я сам… В лицо мне били снег и ветер, туман до сердца проникал… А я все шел во тьму седую без дум, без целей, без желанья…»[10]

 Крюков рисует картину необыкновенно трогательную: малыши в одном нижнем белье, выбравшись из теплых кроваток, стоят босоногие, как стайка воробушков, жмутся друг к другу от холода, но не отходят от чтеца Благово — им хочется быть причастными к этому тайному чтению журнала в тесной классной комнате…

Минуты высокого душевного полета сменяются безудержным весельем как только Благово начинает читать из рубрики «Объявления»: «С верхнего балкона постоянно свешиваются юбки и тому подобные прелести инспекторской квартиры, и часто случалось, что кому-нибудь на голову сыпались крошки и вообще всякая дрянь».[11]

Из повести Крюкова мы узнаем, что издательская деятельность Одинокого-Тинякова была полна опасностей и неприятностей. Ради хорошего материала он готов был идти на большие жертвы. Так, чтобы написать рецензию о концерте артистки частной Московской оперы госпожи Петровой, он пренебрегает запретом инспектора посещать сие мероприятие, в итоге — наказан шестью часами карцера.

«Он вздохнул, вспомнив, что, волею судеб, ему пришлось все время прятаться от инспектора, который с непостижимым упрямством разыскивал его в зале Собрания, твердо вознамерившись, вероятно, накрыть его на месте преступления. Приходилось сначала улизнуть на хоры, но там увидел его надзиратель и сказал инспектору. Инспектор тоже забрался на хоры и своими близорукими глазами смешно присматривался к публике, неловко обходя дам и наступая им на ноги. Кривцов был спасен группой реалистов, которые окружили его плотным кольцом, и он, присевши на корточки в их ногах, благополучно миновал ужасную Сциллу…»[12]

Не удивительно, что гимназическое начальство и коллеги-педагоги обиделись на свое отражение в повести. Из приведенного выше небольшого отрывка ясно, что симпатии Крюкова целиком на стороне Кривцова (Тинякова), а инспектор, гоняющийся по зданию Дворянского собрания за гимназистом, согласитесь, выглядит в некоторой степени комично.

Однако произведение Крюкова не в коей мере не является сатирическим памфлетом на преподавательский и руководящий состав гимназии. О коллегах он пишет, скорее с сочувствием, находя оправдания их слабостям: «Страх висел над ними постоянно, испуг и недоумение перед какими-то карающими призраками сквозили в их словах, в их поступках, держали их в безвыходных, удручающих тисках… Они знали, как легко лишить их даже того мизерного положения, при котором они с семьями ведут полусытое, полуголодное существование. Между тем несколько лет этой службы с ее однообразным, бестолковым толчением воды в ступе, с полной изолированностью от остальной жизни делало их решительно непригодными ни к какому другому труду…»[13] По сути «Картинки» продолжают тему назревшей необходимости реформировать среднюю школу, поднятою в пансионском журнале Одиноким-Тиняковым. Только в отличие от подростка-бунтаря, склонного во всех бедах обвинять преподавателей, Крюков дает глубокий анализ ситуации, пытается докопаться до истинных причин деградации классической системы образования, не удовлетворяющей ни гимназистов, ни преподавателей.

Федор Дмитриевич не демонизирует педагогов, да и гимназисты в его представлении далеко не ангелы: «— Какие милые детишки! — невольно думалось, глядя на них, — надежда родины… Но тому усталому человеку в очках, который с кафедры обводит строгим взглядом эту милую, слишком многочисленную и тесно посаженную компанию, который должен заставить их сидеть смирно, быть внимательными, не вскакивать с места, не отпрашиваться то и дело «выйти», не толкаться, не бросать катышки бумаги, не дразниться и проч. — этому человеку они уже не кажутся такими милыми. Он знает, как они портят воздух, как нечистоплотны, неряшливы, как большинство из них тупы, ленивы, неугомонны, а иногда зло шаловливы и неуживчивы… И как мало в них мягкости: с какой непонятной злобою эти милые дети щиплют и дразнят каких-нибудь товарищей-неудачников, заморышей, евреев; как часто стараются свалить собственную вину на другого, тихомолком нагадить, иной раз даже украсть… И часто усталый и озлобленный учитель с грустью думает: «Будущая надежда родины… А сколько из них прохвостов выйдет!…»[14]

Экземпляры журналов «Школьных досугов», переплетенные в один том, хранят свидетельства интересов Тинякова в области литературы и искусства. В первую очередь надо сказать, что его перу принадлежат все опубликованные в журнале стихи и рассказы. Также он является единственным автором постоянного раздела журнала «Театр и искусство». «Открытие зимнего сезона», «Два слова о театре», «Мещане» Горького», «Принцесса Греза» Ростана», «Художественный театр и «На дне Горького» — лишь несколько заголовков многочисленных критических статей и заметок. Эти и другие произведения позволяют увидеть в авторе глубокого, эрудированного юношу, искренне любящего литературу и театр.

«Спектакли, гостившей летом в Орле драматической труппы К.К. Витарского заканчиваются. И надо воздать ему должное и проводить его из Орла наилучшими пожеланиями, потому что такой хорошей труппы Орел давно не видал, да и впредь вряд ли скоро увидим. Сыгранность, серьезное отношение к своим ролям — вот отличие труппы Витарского от прочих провинциальных трупп». [15]

«Она пела о любви, о весне, о прощальной улыбке вечерней зари, о потухающих звездах перед утром, об огоньке, который горит и мерцает во мгле душистой ночи… Она пела, и голос ее свободно и плавно носился над залой, душные стены ее были тесны для него, и казалось, что они раздвигались, а он улетал к далекому, молчаливому небу и звенел там в широком просторе. А вслед за дивными звуками и я уносился в мечтах туда, куда они звали, к тому, о чем они пели…».[16]

Отдельного внимания заслуживают рассказы Тинякова в «Школьных досугах». Александр Иванович пишет, в основном, о том, что ему хорошо знакомо. «Дневник гимназиста» (№3, 1902 год) и «Дневник бывшего гимназиста» (№4, 1902 год) — печальные исповедальные истории юноши, который «срезался по гречески и по латыни», пожалуй, двум наиболее трудным предметам гимназической программы. Для скольких мальчишек они стали непреодолимой преградой на пути к мечте об университете! И как эти мальчишки переживали крушение планов, надежд!

В «Дневнике гимназиста» герой уезжает в деревню, в отцовский дом с твердым намерением подготовиться к переэкзаменовке. В своем дневнике он описывает, каким же трудом даются ему эти греческие и римские классики: «Сидишь у окна: в окно видно небо голубое, ветки зеленые, цветы душистые, доносятся хвалебные голоса птичек, а на столе лежит раскрытый Ксенофонт и грамматика Черного, и я должен смотреть не в зеленую чащу и светлое небо, а в скучную книгу. И греческие буквы прыгают у меня в глазах, аорист мешается с Киром, а презенс с веткой каштана, протянувшего мне в окно свой узорчатый лист… И еще меньше становится охоты, когда подумаешь, что этот Ксенофонт и Овидий ничего тебе не дадут, никогда не встретятся на жизненном пути… И все-таки несмотря на это ты должен зубрить».[17] Сколько же гимназистов искренне разделяли страдания героя, когда читали эти строки! И как они, наверняка, сочувствовали ему, когда дошли до последних страниц дневника.

«10 августа. Свершилось! О, неумолимая, грозная Немезида! Мои трехмесячные тяжелые труды пропали даром, и я должен ехать туда, в эту черную пропасть, дна которой не видать… Но нет! Я не хочу! Ведь жизнь там подобна долгому умиранью, умиранью мучительному, тяжелому. Нет, я лучше предпочту смерть сразу. Спета моя короткая, грустная песня! Дотянуть ее у меня не хватило ни голоса, ни сил… Жизнь, прощай! Прощайте красивое небо и жестокая земля… Через пять минут я буду уже трупом и уже не буду страдать и любить, сожалеть и ненавидеть… Прощай, отец!»  [18]

К счастью, у главного героя дневника не хватило силы духа застрелиться. Можно себе представить, с каким нетерпением ждали следующего номера журнала гимназисты, чтобы узнать о дальнейшей судьбе собрата. И вот в №4 появился «Дневник бывшего гимназиста». Из него читатели узнали, что в деревне, среди русской природы, их товарищ возрождается к жизни и притом «лучшей, чем прежде». Он откладывал копейку за копейкой, чтобы выписать журнал «Русское богатство», перечитывал старые книги. А на рождественских каникулах приехали сестры-гимназистки. Любуясь разубранной рождественской елкой, юноша вспоминает детство и заключает: «А мне ни одного вечера не пришлось сиять и быть счастливым… Я увял, не успевши расцвести, умер, не начав жить».[19] В деревне юноша продолжает читать, между прочим, упивается поэзией Некрасова, погружается в творчество авторов «Русского богатства» и, отыскав самоучитель французского языка, возобновляет позабытые знания. Но больше всего он наблюдает природу и, судя по тому, что дневник оканчивается стихами, становится поэтом.

Журнал «Школьные досуги», который на протяжении двух лет вел со своими старшими товарищами Александр Тиняков, — своеобразный памятник не только литературного, но и изобразительного творчества. Каждый номер имеет свое лицо: первая страница обязательно украшена виньетками, рисунками; многие стихи и публицистические статьи также сопровождают иллюстрации. У журнала были свои художники — О. Грибакин и некто, скрывшийся под псевдонимом Ар.В… Рисунки выполнены в разных техниках: перо, карандаш, акварель. Особый интерес представляют карандашные портреты Льва Толстого и Николая Некрасова. Как и в любом добропорядочном журнале в конце номера помещено оглавление, в котором указаны основные рубрики (беллетристика, критика, публицистика), произведения и их авторы. К сожалению, настоящие фамилии скрыты под псевдонимами: П…, Б…, П.М.-кий, Ар.В. Автор под литерой «Б» иногда подписывал свои произведения как «Болховский житель». Кроме фамилий художников, авторство не скрывал Вл. Липин, выступивший на страницах журнала всего один раз со статьей «Жизнь растений». Однако на полях оглавления хорошо видна надпись простым карандашом «П. — Евг. Преображенский», так еще одна фамилия публициста «Школьных досугов» стала нам известна.

В журнале печатались статьи по самому широкому кругу вопросов: «Несколько слов о совместном воспитании», «Кое-что о женском вопросе», «Изобретение в области сердца». Были рубрики, посвященные искусству, политике: «К восстанию Македонии», «Мысли о славянстве», «Берлин».

Издатели «Школьных досугов» не боялись конструктивной критики: «После шестого номера нашего журнала, — писали они, — мы оставляем в конце номера несколько страниц для того, чтобы читатели могли выражать свои мысли о содержании журнала: о хороших и дурных его сторонах. Просим отнестись серьезно к этим заметкам… Кстати, предупреждаем: вследствие вопросов некоторых из читателей, что все стихотворения, рассказы, статьи, рисунки и заметки оригинальны и ниоткуда не взяты».[20] И критические отзывы не заставили себя ждать.

 «Журнал это ученический, и в нем, по моему мнению, должны помещаться статьи более подходящие перу учеников (описания, повести, рассказы и стихотворения), а не всевозможные критики и всевозможные политические вопросы. Смешно читать славянский вопрос, изложенный на двух страницах; про этот злосчастный вопрос писали, писали и устали писать, а вы взяли и изложили весь славянский вопрос на двух страницах, вы бы могли с успехом озаглавить это произведение не «Мысли о славянстве», а «Обрывки мысли»,[21] — такой сердитый отзыв оставил один из читателей журнала.

Очевидно, что между воспитателем Крюковым и воспитанником Тиняковым существовали теплые, доверительные отношения. Во взглядах на современную систему гимназического образования Одинокого явно сказывается влияние Федора Дмитриевича: «Никто из учителей ни разу не мог привлечь одушевленною речью свободного внимания в классе, при котором нет надобности в зорком наблюдении за дисциплиной. Никто не вдохнул возбуждающей искры интереса к предмету, хотя многие умело, даже артистически — с точки зрения программы — вели уроки, умело разучивали их в классе, умело и неуклонно тормошили дремавших учеников, искусственно возбуждая их внимание «летучими» вопросами. И ученики учились вяло, подгоняемые отметками, накопляя в душе отвращение к труду, теряя интерес к знанию, развращаясь бездельем, плутовством и мелкой борьбой с начальством и учителями»[22]. Эти строки перекликаются со статьей Одинокого-Тинякова «О реформе средней школы»:

«И вот вера в хорошее и охота к науке и жизни исчезают в человеке уже на школьной скамье. Но это не всё. Сухое, формальное отношение преподавателей и начальства, нежелание заглянуть до известной степени в душу и семейную жизнь ребенка (на что они имеют полное право), упорное непризнавание индивидуальности в ребенке и стремление подвести всех под один уровень, выгодный для начальства, окончательно озлобляет способного и развитого ребенка и окончательно атрофируют личность в более слабом и неразвитом. С гимназистами никто из учителей и начальников не говорит живым, человеческим языком, никто не говорит с интересом и убеждениями, и в стенах гимназии слышны только грубые окрики или заученные педагогами сентенции, строго-моральные и такие же бессердечные, как и сами ораторы, или, наконец, суровые распекания, разбавляемые различными эпитетами ругательного свойства».[23]

С уверенностью можно сказать, что Крюков принимал участие в творческой судьбе подростка Тинякова, возможно, редактировал его статьи, безусловно, высказывал на их счет свое мнение, поощрял юношу к писательству.

Повесть «Картинки школьной жизни» завершается сценой заседания педагогического совета, на котором решается судьба гимназиста Кривцова. Классный наставник читает весь список прегрешений Кривцова, с канцелярской точностью отраженной в кондуите. Кривцова спасает от исключения только опасение начальства гимназии получить внушение от вышестоящих органов. В обсуждении проступков Кривцова мы не слышим голоса самого Крюкова, он остается за кадром. Но сама повесть, написанная им по горячим следам событий, является яркой речью адвоката.

Жизнь Александра Ивановича Тинякова сложилась трагично. Может быть, было бы иначе, если бы его бывший педагог, Федор Дмитриевич Крюков не умер от сыпного тифа в 1920 году. После гимназии он продолжал писать бывшему ученику, трудному, но талантливому юноше, отправившемуся в Москву, затем в Петербург. Письма Крюкова к Тинякову хранятся в Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург). Ответные письма — в Российской государственной библиотеке (Москва).

В жизни Тиняков испытал все: и голод, и холод, и презрение окружающих. У него даже было собственное место на углу Литейного и Невского, где он просил милостыню с табличкой «Подайте бывшему поэту». Была и ссылка на Соловки. Непостижимо, но этот человек, окончательно опустившийся, всегда хранил журнал под зелёной обложком, в которой были собраны юношеские мысли, чувства, мечты его самого и его товарищей-гимназистов.

 

 

[1] Вологина О.В. Иосиф Каллиников: страницы жизни и творчества. Орел, 2005. С. 14.

[2]  Заяц А.А. Федору Крюкову, певцу Тихого Дона. М., 2002. С.22.

[3]  Крюков Ф.Д. Картинки школьной жизни старой России. М., 2012. С. 52.

[4] Там же. С. 51.

[5] Там же. С. 49.

[6] Там же. С. 47.

[7] Там же. С. 66.

[8]  Школьные досуги. 1903, №8.

[9]  Крюков Ф.Д. Картинки школьной жизни старой России. М., 2012. С. 59.

[10]  Там же. С. 72.

[11] Там же. С. 72.

[12] Там же. С. 68 — 69.

[13] Там же. С. 54.

[14] Там же. С. 56.

[15] Школьные досуги. 1902, №1.

[16]  Там же. 1903, №8.

[17] Там же. 1902, №3.

[18] Там же. 1902, №3.

[19] Там же. 1902, №4.

[20] Там же. 1903, №6.

[21] Там же. 1903, №6.

[22] Крюков Ф.Д. Картинки школьной жизни старой России. М., 2012. С. 55.

[23] Школьные досуги. 1903, №8.