«Своевольный инструмент» — Эолова арфа.

Усадьба была выражением личности владельца, визуальной реализацией его ценностей и вкусов. Дворянин финансировал и организовывал строительство, подыскивал архитектора, выступал и заказчиком и воплотителем проекта, именно он продумывал до мелочей ту среду, где будут расти его дети, где он увековечит имена предков и свою собственную жизнь, именно он определял весь уклад усадебного быта.

Усадебная атмосфера невольно формировала особое мироощущение, другие приоритеты, иные отношения в семье, задавала более естественный ритм, определяемый тесным общением с природой и сезонными циклами.

В 30–40-х гг. была пора процветания романтизма в культуре русской усадьбы, и в первую очередь в ее архитектурной и парковой среде.

Именно в эти годы будущий писатель Николай Семенович Лесков часто бывает в поместье своих родственников по материнской линии – Страховых. Там же Николай впервые слышит и видит инструмент эолову арфу. Что бы понять, как этот предмет попал в дом детства Лескова, следует проследить историю появления «своевольного инструмента».

Для начала разберемся, что же это за инструмент.

Эолова арфа (Эол – бог ветра), древний музыкальный инструмент. Известен с 10 века. Струны (9-13) настроены в унисон, приводятся в колебание движением воздуха. (Советский энциклопедический словарь. – М., «Советская энциклопедия», 1989). У Даля в словаре мы находим: «Эолова арфа, музыкальное орудие, в роде стоячих гуслей, на котором играет ветер». (В.Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. – Т. 4; М., 1955)

Описания звуков, исторгаемых ветром из различных струнных инструментов, появляются в письменных источниках весьма рано. Но инструмент, специально предназначенный для «игры ветра», был впервые сконструирован и описан, вероятно, лишь в 17 веке, иезуитом Атанасиусом Кирхером.

Изобретению Кирхера пришлось дожидаться своего времени около столетия. Шотландский музыкант Джон Освальд считается создателем современной эоловой арфы, или, во всяком случае, можно утверждать, что Освальд, после переезда в Лондон в 1741 году открывший в своем музыкальном магазине торговлю эоловыми арфами, был одним из первых ее распространителей.

Музыкальная новинка весьма быстро входит в моду, становится, в частности, неотъемлемым атрибутом быта поэтов. Несколькими годами позже начинаются эксперименты с местом установки арфы: ставшее традиционным окно, чаще в деревенских или садовых домах кажется ему уже слишком обыденным, прозаическим; ощущая складывающийся вокруг арфы поэтический контекст, он ищет для нее и подходящего бытового контекста — так оказывается, что особую прелесть приобретает арфа, установленная в саду, в одинокой беседке, в глухих зарослях кустарника или в рощах, на холмах и возвышенностях… Романтикам эолова арфа представлялась предельно чутким «барометром» процессов, происходящих как в природе (подмечает, что во время дождя и перед ним эолова арфа звучит особенно

скорбно), так и в человеческой душе. Подозревая в арфе магию интимного посредничества между человеком и судьбой, романтики с некоторым суеверием прислушивались к звукам, доносившимся из оконных проемов их собственных домов.

В России поэтическому освоению образа эоловой арфы (баллада Жуковского издана в 1814 году) также, предшествовало знакомство с самим инструментом; о том, что об эоловой арфе знали а России не понаслышке, свидетельствует любопытное рекламное объявление в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1804 год): «Эоларфа. так!), в России весьма мало известный инструмент, заслуживает в рассуждении своего превосходства быть известным и общим. Название уже показывает, что ветер только должен приводить струны о движение, чтоб произвесть превосходнейший тон. От усиливающего сквозного ветра происходят восхитительные мелодии, превосходящие всякое описание. Натуральный оной тон есть тон гармоники, однако никогда искусство не в состоянии произвести на гармонике таких свободных фантазий, какие она рождает посредством всех аккордов. Купить оные могут с описанием, как обращаться, на Васильевском острове, д. № 242». В России эолова арфа бытовала в усадебных домах исключительно долго — до начала 20 в.

Состоятельный помещик М.А. Страхов не отставал от модных тенденций и поэтому установил в чердачном окне своего загородного дома новомодную эолову арфу. Именно эта арфа и нашла свое место в творчестве Н.С. Лескова. В романе «Обойденные» (1865г.) мы находим: «Имение князя стало местом всяческих ужасов; в народе говорили, что все эти утопленники и удавленники встают по ночам и бродят по княжеским палатам, стоная о своих душах, погибающих в вечном огне, уготованном самоубийцам. Эолова арфа, устроенная вверху большой башни княжеского дома, при малейшем ветерке, наводила цепенящий ужас повсюду, куда достигали ее прихотливые звуки. Люди слышали в этих причудливых звуках стоны покойников, падали на колена, трясясь всем телом, молились за души умерших, молились за свои души, если Бог не ниспошлет железного терпения телу, и ждали своей последней минуты».

В хронике «Захудалый род» (1873 г.) эолова арфа упоминается вскользь. «Отъезд бабушки в Протозаново еще более разъединил мать с дочерью: пока княгиня там, на далеких мирных пажитях, укрепляла себя во всех добрых свойствах обывательницы, княжна вырастала в стенах петербургского института, в сфере слабой науки и пылких фантазий, грезивших иной жизнью, шум и блеск которой достигали келий института и раздавались под их сводами как рокот далекой эоловой арфы». В хронике «Захудалый род» Лесков обильно использует свои детские и юношеские впечатления и наблюдения над бытом и нравами орловского дворянства.

И в известном святочном рассказе «Зверь» (1883 г.) самое, пожалуй, подробное описание инструмента: «В имении дяди был огромный каменный дом, похожий на замок. Это было претенциозное, но некрасивое и даже уродливое двухэтажное здание с круглым куполом и с башнею, о которой рассказывали страшные ужасы. Там когда-то жил сумасшедший отец

нынешнего помещика, потом в его комнатах учредили аптеку. Это также почему-то считалось страшным; но всего ужаснее было то, что наверху этой башни, в пустом, изогнутом окне были натянуты струны, то есть была устоена так называемая «Эолова арфа». Когда ветер пробегал по струнам этого своевольного инструмента, струны эти издавали сколько неожиданные, столько же часто странные звуки, переходившие от тихого густого рокота в беспокойные нестройные стоны и неистовый гул, как будто сквозь них пролетал целый сомн, пораженный страхом, гонимых духов. В доме все не любили эту арфу и думали, что она говорит что-то такое здешнему грозному господину и он не смеет ей возражать, но оттого становится еще немилосерднее и жесточе… Было несомненно примечено, что если ночью срывается буря и арфа на башне гудит так, что звуки долетают через пруды и парки в деревню, то барин в ту ночь не спит и наутро встает мрачный и суровый и отдает какое-нибудь жестокое приказание, приводившее в трепет сердца всех его многочисленных рабов».

Обращает на себя внимание тот факт, что у Н.С. Лескова этот предмет навивает далеко не светлые, романтические мысли и чувства. Для писателя эолова арфа – это нечто мрачное, страшное, некая связь с потустороннем миром. Знакомство Лескова в раннем детстве с эоловой арфой было настолько сильным впечатлением, что этот образ он проносит через свое творчество. Все три произведения были написаны с достаточным временным промежутком, что свидетельствует о незабываемых воспоминаниях детства. Ни в одном из текстов мы не встречаем описание звуков эоловой арфы, как лирических, мелодичных или, хотя бы, грустных, что так свойственно романтическому представлению об этом инструменте. У Лескова это «рокот», «бесконечно нестройные стоны», «неистовый гул» — совершенно отличное от представления других писателей и поэтов.

Используя описание Лескова, мы можем легко представить себе устройство популярного в 19 веке инструмента. Интересно, что эоловы арфы устанавливали не только в домах, но и в беседках, ротондах, на постаментах в садах. Однако писатель провел большую часть жизни в городе, поэтому представление об усадебной архитектуре, заложенное еще в детстве, Лесков проносит через свое творчество.

«Давно сказано, что «литература есть записанная жизнь, и литератор есть в своем роде секретарь своего времени», он записчик, а не выдумщик, и где он перестает быть записчиком, а делается выдумщиком, там исчезает между ним и обществом всякая связь». (Н.С. Лесков. Русские общественные заметки)

Связь Лескова с обществом не разрушалась именно из-за таких «живых» элементов, которые очень удачно писатель вкраплял в канву своих произведений.