Бунин и Зайцев. Два известных имени, два друга, судьбы которых тесно переплелись. Оба воспевали в своих произведениях русский народ, русскую природу и Россию. Оба прославили русскую литературу. Их разнят самобытные черты характера, темперамент, объединяет чувство патриотизма, самозабвенная любовь к родному Отечеству.

В своих воспоминаниях  «Молодость – Иван Бунин» Борис Константинович пишет: 

«Можно ошибиться в годе, когда встретились. Но не ошибешься в том, что была зима.  Неопалимовский переулок, звезды на ночном небе, огненно- сухая, снежная пыль из — под копыт «резвого ». Яркий свет, тепло, запах шуб в передней профессора Р.

В столовой молодежь — не то художники, не то студенты, не то поэты. <…>  В столовой, под рулады баритона из гостиной, впервые увидел я Бунина. Он сидел за стаканом чая, под ярким светом, в сюртуке, треугольных воротничках, с бородкой, боковым пробором всем теперь известной остроугольной головы — тогда русо-каштановой — изящный, суховатый, худощавый. <…>

Этот свет и тепло квартиры, белизна скатерти, молодое оживление вокруг, остроугольный, элегантный Бунин,- так и смешалось в памяти с морозной ночью и звездами над Москвой – в ощущении остро поэтическом.

Встретились мы будто бы случайно. Но, принадлежа к одному кругу, занимаясь одним делом, не могли и далее не встречаться. Виделись у Леонида Андреева, Телешова, Сергея Глаголя. А там Литературный кружок, ресторан «Прага»…

Пестрой и шумной, легкой и радостной кажется жизнь тогдашней Москвы. Может быть это просто молодость? Необычайное по силе чувство жизни?

Но – и само время: какое приволье, сколько подходящего для артистического!  Какой интерес к литературе! Сколько молодых дарований…. Сколько споров, волнений, чтений, удач и неудач, изящных женских лиц, зимних санок, блеска ресторанов, поздних возвращений…

Иван Алексеевич жил тогда по гостиницам: в номерах «Столица», на Арбате (рядом с «Прагой»), позже в «Лоскутной» и « Большом Московском».

Живя в Москве, бывал и у нас <…>. Под знаком поэзии и литературы  входил в мою жизнь: с этой стороны и остался в памяти. Всегда в нем было обаяние художника – не могло это не действовать. Он был старше, опытнее и сильнее. <…>. Мы говорили очень много — о стихах, литературе, модернизме. Много спорили – с упорством и горячностью, каждый отстаивал своё – в глубине же, подспудно любили почти одно и тоже. Но он уже сложился, я лишь слагался» <..>.

Тогда уже была в нем строгость и зоркость художника, острое чувство слова, острая ненависть к излишеству».