Публикация С.А.Ипатовой- научный сотрудник Отдела новой русской литературы ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Санкт-Петербург.

 Опубликовано в  Тургеневском ежегоднике  2011-2012 гг./ Сост. И ред. – Л.В. Дмитрюхина, Л.А. Балыкова.- Орел: Издательский Дом «Орлик», 2013

 

27 сентября (9 октября) 1883 года, в день похорон Тургенева на Волковом кладбище, в петербургском издании «Новости и Биржевая газета» были опубликованы воспоминания о Тургеневе под громким названием: «Происхождение «Записок охотника»», принадлежавшие некой М.П.С-ой¹.

Большую часть этих воспоминаний занимает повествование о пребывании писателя в двухлетней ссылке в Спасском, последовавшей в мае 1852 года за некрологическую статью о Гоголе, опубликованную в «Московских ведомостях»². Во второй их части приводился рассказ об участии писателя в охоте на волков и о случившемся тогда же трагическом происшествии с его дворовым человеком, доезжачим Игнатием. Этот эпизод, по сообщению мемуаристки, Тургенев намеревался сделать сюжетом «охотничьего» рассказа, однако намерение свое он так и не осуществил. Согласно автору воспоминаний, именно «этот-то несчастный случай с дворовым человеком Ивана Сергеевича и вдохновил его писать очерки из крестьянской жизни».

Само описание охоты и ее трагического финала, воспроизведенные М.П.С-ой, не вызвали сомнений у исследователей в их достоверности и послужили единственным источником неосуществленного замысла писателя, обозначенного в перечне «Неосуществленных замыслов рассказов, предназначавшихся для «Записок охотника»», составленном А.П.Могилянским, под заголовком «Незадача»³. Имя мемуаристки, на свидетельство которой сослался составитель, было им, без всяких объяснений, условно раскрыто как М.П.Свистунова⁴. Дочь декабриста П.Н.Свистунова Магдалина Петровна Свистунова (1848‑1907) была переводчицей, сотрудничала в «Русском архиве» и «Вестнике Европы». Известно, что она была корреспонденткой Тургенева (известна одна его записка к ней 1880 года с официальным обращением «милостивая государыня»), однако достоверных сведений об их личном знакомстве не сохранилось⁵.

Незадолго до публикации о «Записках охотника» в «Новостях и Биржевой газете» были напечатаны воспоминания той же М.П.С-ой о пребывании писателя в августе 1864 года в Женеве и о его встрече с деятелем рабочего движения Ф.Лассалем. Правда, на этот раз воспоминания были подписаны неким «Г-вым»⁶. Публикаторами воспоминаний о встрече Тургенева с Лассалем была замечена нестыковка в датах: по словам мемуаристки, в 1883 году, когда она писала свои воспоминания, ей минул сорок восьмой год, а М.П.Свистуновой в то время было всего тридцать пять лет⁷.

Перечень исключительно переводческих трудов Свистуновой, использовавшей, в основном, псевдонимы (среди которых псевдоним «М.П.С-а» отсутствует), мало известен и, видимо, не очень велик. Биография ее, не богатая событиями, восстанавливается, в основном, по литературе, связанной с декабристским прошлым ее отца, офицера-гвардейца Петра Николаевича Свистунова (1803-1889), отбывавшего наказание на каторге в Чите, Петровском заводе и др. и в конце своей долгой жизни называвшего себя «последним из декабристов».

Биография мемуаристки М.П.С-ой, реконструируемая по немногим сведениям, сообщенным ею о себе в воспоминаниях о Тургеневе, никак не совпадает с биографией М.П.Свистуновой. Родилась она около 1835 года (в сентябре 1883 года ей «минул сорок восьмой год»), имела старшего брата, губернатора в одной из сибирских губерний, «хорошего товарища Тургенева еще в университете», в августе 1864 года познакомилась с писателем в Женеве, куда сопровождала брата, выехавшего на лечение (младшему брату Свистуновой было на этот момент 13 лет); сюда же прибыли младшие сестры Надя и Вера, в которых, согласно неосуществленному замыслу романа Тургенева, рассказанному тогда же писателем мемуаристке, он был влюблен, подобно главному герою романа, который, затруднившись в выборе, собирался покончить с собой, но вместо того должен был уехать в Америку. К августу 1864 года младшим сестрам Свистуновой было 11 и 7 лет – обстоятельство, едва ли способствующее безумной любви взрослого мужчины.

Едва ли Свистунова, сообщая в своих воспоминаниях сведения о встрече Тургенева с Лассалем, сознательно мистифицировала читателя, придумывая биографию, весьма далекую от реальной. Следует отметить и тот факт, что на воспоминания М.П.С-ой откликнулась рецензией газета «Неделя», где было приведено имя мемуаристки: «г‑жа М.П.С-кая»⁸. Возможно, редактору была известна настоящая фамилия автора воспоминаний, не совпадающая с фамилией Свистуновой. Если это так, то круг поиска сужается. Усугубляет и без того запутанную историю с авторством воспоминаний и то обстоятельство, что в «Содержании», приведенном на первой странице номера «Новостей и Биржевой газеты» с публикацией о встрече Тургенева с Лассалем, указано: «Встреча Тургенева с Лассалем. Т-ва», что требует какого-то дополнительного осмысления.

В предисловии к публикации романа венгерского писателя Мавра Иокая «Новый помещик» (1880) Свистунова, представляя автора русскому читателю, сравнивает его рассказы с «Записками охотника» и, в отличие от мемуаристки М.П.С-ой, убежденной, что «Записки охотника» были написаны в 1852 году, осознает, что «первые очерки из «Записок охотника» Тургенева у нас и рассказы Иокая в Венгрии появились почти одновременно в конце 40-х годов, без того, чтобы в одной стране знали о литературных явлениях в другой»⁹. И, наконец, еще одна мелкая деталь, говорящая не в пользу авторства Свистуновой: мемуаристка пишет, что ее воспоминания могут быть «интересны русскому читателю», из чего может следовать, что к сентябрю 1883 года она, в отличие от Свистуновой, находилась или, скорее всего, проживала за пределами России.

На воспоминания М.П.С-ой откликнулся А.С.Суворин, в издании которого на протяжении сентября 1883 года активно публиковались посмертные отклики о Тургеневе¹⁰. Обнаружив в тексте воспоминаний очевидные ошибки, редактор «Нового времени» ревностно встал на защиту Тургенева и охарактеризовал мемуары, как «мнимые» и как «выдуманный вздор», свидетельствующий «о глубоком литературном невежестве как автора этого воспоминания, так равно и редакции газеты, приютившей, очевидно, выдуманный им вздор».

«Можете себе представить,- восклицал Суворин, — этот беззастенчивый автор считает «периодом из жизни Тургенева», когда были им начаты «Записки охотника», его ссылку в деревню в 1852 году! Он рассказывает разные сомнительные анекдоты о том, как помещики, помещицы и их дочки добивались видеть «интересного ссыльного», рассказывает, что у Тургенева был какой-то дворовый человек Игнатий, который погиб на охоте, попав в волчью яму. Не говоря уже о том, что это объяснение «происхождения» «Записок охотника» само по себе достаточно глупо, вся прелесть «фактов, имеющих громадный интерес», заключается в том, что они, если даже допустить их вероятие, оказываются происходящими уже в то время, когда «Записки охотника» были не только написаны, но даже изданы отдельной книгой. Ссылка Тургенева относится к 1852 году, а «Записки охотника» начаты в 1847 году, а затем в 1852 году вышли отдельным изданием в Москве, в двух частях»¹¹. Особенно резко высказался Суворин по адресу газеты, опубликовавшей воспоминания С-ой. Не обошел он вниманием и предыдущую публикацию воспоминаний о встрече Тургенева с Лассалем.

«Встреча Тургенева и Лассаля, — писал Суворин, — изображена совершенно так, как рисуют на лубочных картинках встречи русских и турецких генералов при сдаче Плевны. Но у нас в теперешний «период» литературного невежества подобные лубочные «воспоминания» идут за «драгоценные материалы» для биографии Ивана Сергеевича и не только печатаются в «серьезных» газетах, но даже перепечатываются в журналах!»¹².

Делая скидку на полемический запал Суворина против издания «Новости и Биржевая газета», с членами редакции которого у «Нового времени» были сложные отношения, а также на его ревностное отношение ко всему, что публиковалось о Тургеневе в сентябре 1883 года не в его газете, нельзя не признать некоторые его замечания вполне справедливыми. И все же воспоминания М.П.С-ой имеют, на наш взгляд, определенную ценность и могут быть предложены современному читателю.

 

Воспоминания воспроизводятся по тексту газетной публикации, в соответствии с современными нормами орфографии и пунктуации, за исключением характерных особенностей авторского написания, сохраняемых в публикации.

 

 

М.П.С-а 

Происхождение «Записок охотника»

 

«Записки охотника», собственно говоря, и послужили началом литературной известности их знаменитого автора¹³. Но¹⁴ всякому образованному читателю очень хорошо известно, что те бытовые очерки, которые собраны под этим названием, распадаются по характеру своих сюжетов на две категории или, правильнее сказать, на две художественные панорамы, в которых почти фотографически правдиво отразились два течения русской жизни во времена крепостного права. В одной из этих панорам читатель может исследовать разнообразные черты быта помещичьего, в другой – крестьянского. Как быт помещичий, так и быт крестьянский, воссозданы Иваном Сергеевичем Тургеневым, именно, в той степени – помещичий культурного, а крестьянский – стихийного развития, в какой они находились в конце сороковых и в начале пятидесятых годов, т.е. в последние годы отживавшего свое время крепостничества. Особенною пластичностью изображений и колоритностью собранных красок отличаются, как известно, те из картин в «Записках охотника», в которых воспроизведен быт крестьянский. Впрочем, я вовсе не имею намерения вдаваться в критический разбор произведений Ивана Сергеевича. Его произведения, собранные в «Записках охотника», оценены давно и самым надлежащим образом, как читающею публикою, так и специально литературною критикою. У меня иное намерение, чем критическая оценка произведений Ивана Сергеевича. Я хочу лишь познакомить русскую публику с некоторыми фактами, имеющими, по моему мнению, громадный интерес в том отношении, что этими фактами уясняется: во-первых, самый период из жизни Тургенева, когда были им начаты очерки, рисующие собственно крестьянский быт, а во-вторых – и то обстоятельство, вернее, тот эпизод, который побудил его писать «Записки охотника» именно в этом направлении. Мне могут возразить, что идея создать «Записки охотника» явилась у их автора не вследствие какого-нибудь случайного обстоятельства, а как продукт серьезной и, может быть, долголетней продуманности, как продукт глубокого убеждения, выработанного под влиянием всего строя общественной жизни времен крепостничества. Не стану спорить, что эта мысль, может быть, совершенно верна по отношению к «Запискам охотника» как целому; но положительно утверждаю, что рассказы, изображающие собственно крестьянский быт, не были продуктом созревшей мысли, т.е. Тургенев не додумался последовательно до своевременности и необходимости воссоздания их, а начал их писать, можно сказать, экспромтом, вследствие отдельного эпизода, натолкнувшего его на эту мысль, вдохновившего его именно в этом направлении. Заслуга его в отношении созданных им крестьянских очерков принадлежит исключительно его громадному таланту, в котором постоянно тлела искра вдохновения, превращавшаяся в пламя творчества, как только соприкасалась с соответствующим материалом. Ни усвоенные обширные знания, ни громадное, приобретенное им умственное развитие, ни совет многочисленных друзей, ни указания литературной критики – словом, всякие внешние влияния почти совершенно чужды мысли Тургенева создать бытовые крестьянские очерки. Они обязаны своим происхождением лишь гениальности писателя, вдохновленного исключительным, случайным обстоятельством.

Об этом случае, весьма важном, повлиявшем, так сказать, демократически на литературное направление Тургенева в «Записках охотника», я и намерена рассказать русским читателям. Подробности об этом эпизоде мне приходилось слышать от самого Ивана Сергеевича, и это обстоятельство, я думаю, придаст моему рассказу тем больший интерес.

Иван Сергеевич Тургенев был всегда истинным барином, в лучшем смысле. Его русская широкая натура была чужда узкой, особенно расчетливой эгоистичности: он был общителен и великодушен, и этим симпатичным складом его нрава обусловливались всегда и его отношения к той среде, к которой он принадлежал по своему происхождению. Гостеприимство – эту, нужно сознаться, редкую теперь славянскую добродетель – он ставил очень высоко, и каждый из посещавших его гостей был принят у него самым ласковым и любезным образом. Особенным гостеприимством Иван Сергеевич отличался в тот период своей жизни, когда он, по повелению императора Николая Павловича, проживал почти безвыездно в своем имении, селе Спасском, Орловской губернии¹⁵. В это время каждый из его соседей-помещиков был у него желанным гостем.

Хотя время опалы было давно, еще до начала крымской войны, но, вероятно, в Мценском уезде найдутся еще и теперь старожилы, которые помнят то возбуждение среди местных помещиков, какое было вызвано ссылкою Ивана Сергеевича в деревню. И еще бы не быть возбуждению! Иван Сергеевич всегда, и до своей ссылки, был весьма интересным кавалером, а в мыслях некоторых маменек – и «женихом», а тут еще попал в опалу, представлявшую его распаленному воображению, главным образом, провинциальных красавиц, так сказать, в ореоле мученичества. Конечно, и в среде мценских помещиков попадались моськи, «лаявшие на слона» за его «умоблудие», т.е. умственную неблагонадежность, но большинство, разжигаемое «невестами» и «маменьками», было положительно на стороне богатого, именитого, образованного, а главное, опального молодого помещика (Ив.Сергеевичу было не больше 33 лет, когда он подвергся опале). Письмом его, напечатанным в «Московских ведомостях» по поводу смерти Гоголя, положительно зачитывались, хотя оно вовсе, как известно, не представляло собою чересчур радикального букета. Тем не менее, в первое время ссылки Тургенева у мценских помещиков только и была тема, что письмо Тургенева. Как только, бывало, одно помещичье семейство приедет к соседнему семейству в гости, сейчас же и начинали осыпать друг друга вопросами:

– Слыхали? – встречает хозяйка своих гостей: – Ивана Сергеевича Тургенева выслали из Петербурга с жандармами и приказали ему никуда не выезжать из Спасского!..

– Как не слыхали!.. Ах, бедный молодой человек! – отвечала маменька троих, находившихся при ней красавиц, которые вспыхивали при имени Ивана Сергеевича.

– Нет, нет! – вмешивался обыкновенно хозяин. Тут квинтэссенция не в ссылке, а в том письме, которое он напечатал в «Московских ведомостях»!.. Нет, вы послушайте, каково письмо, канальство!

И затем, схватив № «Московских ведомостей», упрашивал гостей садиться и, когда гости усаживались, он, при наступившем общем молчании, торжественно, точно речь собственного сочинения, прочитывал следующее:

«Гоголь умер!.. Какую русскую душу не потрясут эти два слова!.. Он умер… Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания, пришла эта роковая весть!.. Да, он умер, этот человек, которого мы имеем право – горькое право, данное нам смертью – назвать великим; человек, который своим именем означает эпоху в истории нашей литературы, человек, которым мы гордились, как одной из слав наших! Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников. Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возобновляет боль старинных язв. Не время теперь и не место говорить о его заслугах – это дело будущей критики… не оценять нам его хочется, но плакать; мы не в силах говорить теперь спокойно о Гоголе – самый любимый, самый знакомый нам образ не ясен для глаз, орошенных слезами…

………………………………………………………………………………

Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными или даже вовсе неуместными. Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумение – все смолкнет пред самою обыкновенною логикою: они не заговорят над могилою Гоголя. Какое бы ни было окончательное место, которое за ним оставит история, мы уверены, что никто не оставит теперь же повторить вслед за нами: «Мир праху его, вечная память его жизни, вечная слава его имени!»

13-го марта 1852 г.»¹⁶

– Что, каково? – взволнованным голосом вопрошал хозяин своих гостей, по прочтении письма.

Хотя гости раньше и сами уже десять раз читали это письмо и от двадцати соседей слышали его, тем не менее, все начинали ахать, охать, удивляться, изумляться, восторгаться, комментировать, спорить… словом, употреблять на тысячу ладов вопросительные и восклицательные знаки.

В первое время ссылки визиты Ивану Сергеевичу соседними помещиками делались как-то нерешительно, с каким-то смущением: приезжали к нему только самые храбрые, и то с оглядкою; но, когда первые пионеры побывали в Спасском без каких-либо для себя последствий, тогда и все другие соседи начали совершать набеги на Спасское безбоязненно. Конечно, посещали Ивана Сергеевича, главным образом, мужчины, но «прекрасный пол», так сказать, духовно находился с ними, ибо маменьками, тетеньками, сестрицами, дщерями и проч. было строго-настрого наказано папенькам, дяденькам, братцам и сынкам, посещавшим Тургенева, чтобы они выразили ему и от них, т. е. от маменек, дочечек и т. д., соболезнование и пожелание всех благ, причем в число последних маменьки тайно включали такого рода мечтания: не надумает ли Иван Сергеевич с горя «остепениться» и сочетаться «законным» браком с одной из их многочисленных дщерей?

Но Иван Сергеевич, лелеявший уже в то время глубокое чувство к одной из ярких звезд артистического мира¹⁷, вовсе не имел ни малейшего намерения «остепеняться» и ему в тот период никогда даже в голову не приходило стремиться к осуществлению пламенных мечтаний маменек и барышень Мценского уезда. Едва ли даже он и подозревал, что «прекрасные» его соседи с его ссылкою и невольным «сидением» в Спасском связывали самые розовые для себя надежды. Конечно, при случайных встречах с соседками Иван Сергеевич всегда был любезен, внимателен, «интересен», как о нем говорили, но, сверх обыкновенной своей рыцарской вежливости, он положительно ничем другим не отдавал преимущества той или другой из своих соседок. Он не отдавал предпочтения даже и тем из местных красавиц, которые всячески старались попадаться ему на глаза и нарочито, под каким-нибудь выдуманным предлогом, без всякой нужды ездили через Спасское с тайною надеждою случайно увидеть «интересного ссыльного» и при этом выразить ему свое сочувствие при помощи всех чар своего обольстительного кокетства. Один раз был даже такой эпизод, о котором Иван Сергеевич не мог вспомнить без смеха. Рассказывая об этом эпизоде, он всегда хохотал самым добродушным образом. Одна из местных маменек, довольно богатая помещица и обладательница двух взрослых дочерей, воспитанных в губернском институте «для благородных девиц», воображая, что Тургенев, находясь в ссылке, непременно остепенится и пожелает сочетаться «законным браком», возымела решительное намерение влюбить его в одну из своих красавиц. Долго она искала случая, чтобы обратить «особенное» внимание Ивана Сергеевича на своих дочерей, но ее планы все как-то не осуществлялись. Тогда она решилась прибегнуть к следующему «героическому» средству. Приказала запрячь четверней коляску, разрядила своих девиц и поехала с ними в гости к одним из соседних помещиков. Путь, как будто совершенно «случайно», пришелся через Спасское. До Спасского все обстояло благополучно, и сильные лошади лихо тащили по ровной дорожке шикарную коляску, в которой важно восседала мамаша со своими двумя красавицами. Но только что въехали в Спасское, как вдруг – о ужас! – ось пополам и коляска повалилась набок. Что в таком критическом случае делать? Очевидно, обратиться за содействием к знакомому владельцу имения. Понятное дело, что Иван Сергеевич, получив известие о несчастии с его знакомыми барынями, немедленно же явился на место катастрофы и предложил маменьке и девицам пожаловать к нему в дом, пока их коляску приведут в порядок. Маменьке только этого и нужно было. Она вся просияла от радости и внутреннего самодовольствия при мысли, что ее план удается и что «интересный» Иван Сергеевич, волей-неволей, принужден будет провести несколько часов в обществе ее очаровательных дочерей и при этом познакомиться обстоятельнее со всевозможными умственными и сердечными их качествами. Но Иван Сергеевич был не промах: пригласив к себе в дом мамашу и ее прелестных дочерей, он угостил их фруктами – дело было летом, вареньями, чаем и, когда, наконец, коляску привели в порядок, он проводил своих гостей самым любезнейшим образом, но при этом не обнаружил ни единым словом, ни единым взглядом, что прелестные институтки произвели на него впечатление. Барыня была так опечалена неудачным исходом своего «хитрого» плана, что забыла даже сделать своему кучеру обещанный подарок за то, что тот, по ее приказанию, тайком подменил в коляске ось: новую снял, а старую надломленную привинтил, но в таком расчете, что она непременно должна была отломиться при въезде в Спасское, что, действительно, и случилось. Озлобленный, обманутый кучер впоследствии всем рассказал о неудачной «хитрости» своей барыни.

Но если с прекрасным полом Иван Сергеевич старался держать себя как можно осторожнее, несмотря даже на то обстоятельство, что этот пол, главным образом, и принимал близко к сердцу как его литературную деятельность, так и постигшее его «несчастие», то с соседями-помещиками он держал себя непринужденно, принимал их у себя весьма охотно и был рад каждому из них, хотя большинство из его соседей далеко не имело с ним ничего общего не только по умственному, но и по своему нравственному развитию. Нередко у него собиралось весьма много гостей, он устраивал для них обеды, вечера, а осенью и зимой – охоту, так как и сам всегда был страстным охотником. Охотились на уток, на вальдшнепов, на зайцев, на лисиц, на волков и т.п., смотря по сезону и обилию дичи. Вот в одну из таких охот en gros и зародилась у Ивана Сергеевича мысль наполнять свои «Записки охотника» очерками из жизни крепостных крестьян, так как тогда крепостничество жило еще полной жизнью, и почти все крестьяне были крепостные. Об этом, весьма знаменательном, эпизоде жизни нашего знаменитого писателя я сейчас и расскажу.

Это происходило в первых числах ноября. Хотя листья еще не успели совсем осыпаться с деревьев, но земля уже была покрыта тонким слоем снега. Впрочем, морозов еще не было и в воздухе, несмотря на снег, чувствовалось, относительно, тепло. В такую пору в средней и южной полосах России появляется весьма много волков, и с этого-то времени начинается за ними охота. В глубокую осень охота на волков происходит обыкновенно верхом, при участии загонщиков и со сворами собак. Впрочем, я не стану вдаваться в подробное описание осенних охот на волков, так как я мало в этом понимаю, и скажу только одно, что Тургенев, в более молодых летах, любил этого рода охоту и, если только представлялась возможность, никогда не отказывался погоняться на добром скакуне за хищным зверем. Особенно он любил рыскать за волками в обществе таких же любителей охоты, каким он был сам. В тот раз, о котором я хочу говорить, охота была устроена в больших размерах. К Ивану Сергеевичу собралось человек восемь охотников, отправили вперед к месту охоты загонщиков-крестьян, забрали с собою собачьи своры и пустились в путь в самом веселом настроении, предвкушая все удовольствия охоты и даже не предчувствуя, каким она трагическим концом завершится для одного из участников охоты.

В числе доезжих <так!> находился дворовый человек Ивана Сергеевича, по имени Игнатий. Умный, проворный, сметливый, ловкий, он пользовался всегда особенным благорасположением своего барина. Человек этот был далеко не старый, ему было лет под сорок; он имел жену, кучу детей и старика-отца, который в своей молодости тоже принадлежал к барской охотничьей команде. Таким образом, Игнатий состоял в доезжих <так!> не только по воле барина, но и по собственной склонности, унаследованной им от отца. Для него охота была всегда праздником. «Не дай ему есть,- говорили про него односельчане,- но дай поохотиться». И действительно, пока он не сидел верхом на скакуне и не держал в руках ружья, он чувствовал себя точно лишним среди других дворовых людей, слонялся из угла в угол по обширной барской усадьбе, и его энергия возвращалась к нему только в те часы, когда он работал для своей семьи. Но как только Игнатий выезжал в поле со сворою собак, он становился неузнаваем: какая-то особенная энергия возбуждалась в нем, и он готов был по целым дням, не евши, рыскать по полям и лесам в погоне за дичью и зверем. Иван Сергеевич не мог не ценить ловкости и усердия своего доезжего <так!> и выражал ему свою благосклонность не только разного рода подарками и льготами в пользовании барским лесом, хлебом и другими хозяйственными статьями, но вознаграждал его, так сказать, и нравственно, предоставляя ему как ловкому и опытному охотнику главную распорядительную часть на охоте. В роли распорядителя Игнатий всегда обнаруживал много такта и сметки: он умел всегда так ловко вести дело, что загнанный зверь непременно натыкался на его барина, который одним метким выстрелом и заканчивал дело. Коротко сказать, Игнатий был одним из тех редких охотников из дворовых, тип которых часто можно было встречать во время крепостного права, но которые теперь почти нигде не встречаются, разве где-нибудь в имении какого-нибудь богача-охотника, вроде известного Лихачева и ему подобных.

В тот раз, о котором у нас идет речь, Игнатий с подручными ему крестьянами-загонщиками должен был оцепить лес на значительном расстоянии и к назначенному пункту согнать все, что только было в лесу годного для ружейных снарядов охотников, в числе которых находился и Иван Сергеевич. Расставив всех по местам, он сам со стаею собак бросился верхом на лошади в лес, чтобы криками, пронзительными, режущими звуками охотничьего рожка и собачьим лаем «встревожить» лесных обитателей и «поставить их на ноги». Волков и разной дичи было согнано много, ружья наших охотников поработали усердно, успех был полный, добыча блестящая, все были веселы, довольны, захлопали пробки, полилась янтарная влага посреди общего ликования. Ивану Сергеевичу вдруг пришла мысль справиться, где же главный виновник удачной охоты? отчего не видно нигде Игнатия? На его вопросы никто ничего не мог ответить. Иван Сергеевич, полагая, что Игнатий где-нибудь просто замешкался, велел отыскать его. Бросились в лес, начали окликать рожками, но на все оклики отвечало только лесное эхо. Когда Ивану Сергеевичу было доложено, что Игнатия нигде не слышно и не видно, он сильно встревожился и предложил всем рассыпаться по лесу и искать пропавшего любимого доезжего <так!>. Все участники охоты бросились в лес, и поиски начались самые энергичные. Искали часа три, но все бесполезно. Но вот, наконец, в одном из концов леса заслышался поспешный призывный звук рожка; все бросились на призыв: Игнатий был найден…

Но в каком ужасном положении!..

Каждому, кто только жил в деревне, очень хорошо знаком обычай наших русских крестьян рыть в лесах для истребления вредных зверей – медведей и волков, так называемые западни, т. е. довольно глубокие ямы, прикрытые слегка ветвями и листьями, так что если только зверь попадает на эти ложные прикрытия, то он, вследствие своей тяжести, неминуемо всегда проваливается в западню, где крестьяне и добивают его живьем. Вот в одну-то из таких ям, вырытых для волков, и провалился Игнатий с лошадью в то время, когда он с собаками выгонял из леса зверей. Будь яма обширна, очень может быть, что Игнатий отделался бы только испугом да легким ушибом; но, к несчастью, яма, предназначавшаяся для волка, была не особенно широка, так что лошадь, свалившись туда с всадником, не могла свободно подняться на ноги, и в то время, когда ее круп и задние ноги находились на дне ямы, передними ногами она упиралась в стенки. Игнатий, попав под лошадь, был ею положительно придавлен, и это обстоятельство было для него роковым. Дело в том, что испуганная, ошалевшая от внезапного падения лошадь, употребляла неимоверные усилия принять удобное положение и выкарабкаться наверх. Не имея, однако, возможности достигнуть цели, она металась во все стороны, била задними ногами и своими неистовыми движениями смяла и избила Игнатия до смерти, который во время падения, вероятно, или был сильно ушиблен, или лишился чувств, почему и не мог защищаться против обезумевшего своего скакуна и погиб, очевидно, без всякой борьбы. Когда нашли яму и вытащили из нее лошадь, то всем присутствовавшим представилась на дне ямы ужаснейшая картина: Игнатий за несколько часов до того здоровый и бодрый, представлял теперь собою какую-то массу – разбитую, посиневшую, окровавленную, едва дышавшую.

Это трагическое обстоятельство, эта гибель любимого доезжего <так!>, гибель, произошедшая, конечно, вследствие несчастного случая, в котором никого нельзя было винить, тем не менее, так потрясла Ивана Сергеевича, что в первое время он даже слышать не мог об охоте и лишь с течением времени едва мог примириться с этим печальным фактом, за который он обвинял только самого себя, как барина, ради прихоти которого погиб человек. Когда Игнатий, несмотря на медицинскую помощь, поданную ему, все-таки через несколько дней умер, Иван Сергеевич мог находить утешение только в тех заботах, которые он принял на себя по отношению к осиротелому семейству погибшего доезжего <так!>.

Вот этот-то несчастный случай с дворовым человеком Ивана Сергеевича и вдохновил его писать очерки из крестьянской жизни, которые, строго говоря, и сделали имя Тургенева знаменем европейского прогресса на Руси, которую он будил от векового сна своими гениальными произведениями. Иван Сергеевич несколько раз принимался описать гибель своего любимого доезжего <так!>, но у него никогда не хватало твердости довести до конца этот очерк: как только он начинал вспоминать обо всех подробностях этого трагического случая, он испытывал такое сильное душевное волнение, такую сердечную тоску, такое умственное смятение, что его силы слабели и перо вываливалось из его рук… Тем не менее, те идеи, те чувства, которые Тургенев никогда не мог изложить в рассказе о смерти Игнатия, он блестяще и могуче разлил по другим своим произведениям, собранным в знаменитых «Записках охотника», этом вечном памятнике русского литературного гения.

 

 

Примечания.

 

1. Новости и Биржевая газета. 1883. 27 сентября (9 октября). №177. С.2-3.
2. МВед. 1852. 13 марта. №32.
3. В письме Тургенева к П.В.Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. о «Незадаче» говорится как об одном из «незначительных» «набросков», «приготовленных» двадцать лет назад (зачеркнуто: 21), т. е. в 1851-1852 г. (ПССиП(2). Письма. Т.12. С.46-47). О том же Тургенев писал Я.П.Полонскому 25 января (6 февраля) 1874 г. (Там же. Т.13. С.13).
4. См.: ПССиП(2). Соч. Т.3. Там же. С.392-396.
5. См.: ПССиП(1). Письма. Т.12. Кн.2. С.202, 505 (примеч. и датировка письма «8(20) января 1880?» принадлежат Н.Н.Мостовской, к этому следует добавить сведения о письме Свистуновой к Стасюлевичу из Парижа от 15(27) января 1880 г., не учтенном исследовательницей (ИРЛИ. Ф.293. Оп.1. №1281. Л.17). В ОР РГБ находится личный архивный фонд Свистуновых, в котором хранятся письма Свистуновой к отцу. Не исключено, что здесь могут содержаться дополнительные сведения о возможном знакомстве мемуаристки с Тургеневым.
6. Г–в. Встреча Тургенева с Лассалем (По воспоминаниям М.П.С-ой) //Новости и Биржевая газета. 1883. 7(19) сентября. №157. С.1-2;. II часть: Там же. 1883. 10(22) сентября. №160. С.1-2. Следует добавить, что этому же автору принадлежит восторженная статья о писателе «Тургенев-филантроп», опубликованная в «Новостях и Биржевой газете» так же, как и воспоминания М.П.С-ой, 27 сентября 1883 года, а также хроника похоронной церемонии на Волковом кладбище.
7. См.: И.С.Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. /Сост. и подг. текста С.М.Петрова и В.Г.Фридлянд. Т.2. М., 1983. С.43-56, 438-439 (коммент. В.Г.Фридлянд). Следует отметить, что в этой публикации автором воспоминаний ошибочно указана С-ва, вместо С-а.
8. См.: Из жизни Тургенева //Неделя. 1883. 18 сентября. №38. Стлб.1260.
9. ВЕ. 1880. №2. Февраль. С.640.
10. Подробнее об этом см.: Посмертные отклики о Тургеневе в газете А.С.Суворина «Новое время» (Сентябрь 1883) /Публикация С.А.Ипатовой //И.С.Тургенев. Новые исследования и материалы. Вып.3. М.; СПб., 2012. С.527-588.
11. Б.п. <Суворин А.С.?> Маленький фельетон. Беззастенчивое литературное невежество //НВр. 2(14) окт. №2728. С.3.
12. Там же.
13. Рассказы из «Записок охотника» публиковались в «Современнике» на протяжении 1847–1851 гг. Первое отдельное издание в двух частях вышло в Москве в августе 1852 г.
14. Этот противительный союз, грамматически неожиданно использованный мемуаристкой, вызвал приступ особенной язвительности у Суворина, в целом настроенного к мемуарам М. П. С-ой скептически: «Неожиданное но, являющееся ни к селу, ни к городу, показывает, что автор воспоминаний “образован”, по крайней мере, так же, как в рассказе Горбунова один лакей, начинающий с другим беседу таким образом: “Но генерал дома?”» (НВр. 2 (14) окт. № 2728. С. 3).
15. Тургенев был арестован 16 (22) апреля 1852 г. и уже мае последовала ссылка на родину, в Спасское, под надзор полиции, куда он выехал 18 (30) мая. Формально причиной ареста стала публикация статьи-некролога о Гоголе в «Московских ведомостях» («Письмо из Петербурга» — МВед. 13 марта. № 32; датировано письмо 24 февраля 1852 г.); однако сам писатель считал, что действительным поводом стали «Записки охотника»: «<…> в 1852 году, — писал о себе Тургенев в «Автобиографии», — когда, по поводу напечатания его статьи о кончине Гоголя, или, говоря точнее, вследствие появления отдельного издания “Записок охотника”, И. С. был посажен на месяц в полицейский дом, а потом отправлен на жительство в деревню, из которой он возвратился только в 1854 году» (ПССиП(2). Соч. Т. 11. С. 204).
16. «Письмо из Петербурга» (см.: ПССиП(2). Соч. Т. 11. С. 64–65).
17. Речь идет о Полине Виардо.