4/IX [1920]

Какой хаос, какое отчаянное состояние духа было у Л<еонида> последние дни. Творит, и все решает:

Он. Я не могу ехать (в Америку) без готового определ<енного> материала.

Я. О чем ты беспокоишься, ведь в каждый данный момент ты можешь прочесть целую лекцию, сказать интереснейшую речь. Наконец, ты сможешь туда ехать просто как Леонид Андреев, с прошлыми заслугами.

Он. Нет, хотя бы две написанных, готовых лекции я должен приготовить.

На другой день.

Он. Что лекции! Ведь я писатель! Теперь я должен был бы написать второй «Красный смех». Не лекцию, а произведение – по своей специальности. В ней все бы охватить, как там – войну, но стержень вещи вместо того «безумия и ужаса», если сказать одним словом…

Я. Я знаю его, позволь сказать.

Он. Говори.

Я. Ложь. Обман. Так?

Он. Да, ты права. Может быть не это только слово – заглавие…

И опять: Но куда уж мне, такому! Ведь это месяцы работы.

На след<ующий> день.

В 3 ч<аса> мы пообедали. Пошли в кабинет. Стал читать отрывки из Дневника своего, говорит: «Вот, если ты, Нюсе, мне переписала бы в отдельную тетрадку это (отмечал крестиками), то у меня и собрался бы кое-какой материал.

Всеми отрывками я восхищалась. Он ласково улыбался в ответ. Наташа внесла стакан чаю, последний.

<…>

Проводила его, уложила. И так спешила поскорей начать переписывать, что не поцеловала на прощание.

Успела переписать 5 строк, как он закричал:

Аня!

Вбежала к нему. Еще:

Тут! (показывая на сердце) что-то схватило!

Упал, и через 2 часа его не стало.