С.М. Санькова

Путь М. Н. Каткова
к редакторской деятельности

В 1856 году в России начинает выходить журнал «Русский вест­ник» и сразу же становится, по характеристике С. А. Венгерова, изданием наиболее отзывчивым на потребности минуты «благода­ря своему радостно-оптимистическому настроению».^[1] Именно на страницах этого журнала впервые увидели свет программные про­изведения большинства великих русских писателей второй полови­ны XIX века: «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Бра­тья Карамазовы» Ф.М. Достоевского, первые главы «Войны и мира» и «Анна Каренина» Л.Н. Толстого, «Соборяне» Н.С. Лескова, «Гу­бернские очерки» М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Князь Серебряный» А.К. Толстого, «Накануне», «Отцы и дети», «Дым» И.С. Тургенева.

Непростые взаимоотношения писателей с редактором этого журнала Михаилом Никифоровичем Катковым литературоведам хорошо известны. В настоящей статье речь идет о том пути, кото­рый Катков прошел, прежде чем стал издателем и редактором зна­менитого «Русского вестника».

Примеры успешных редакторов-издателей в России убеждают, что хороший редактор должен иметь собственный успешный опыт писательства. Михаил Никифорович Катков в данном случае не ис­ключение. Поэтому, говоря о его пути в редакторы, нужно начинать с его собственной публицистики. Известно, что юный Катков был самым молодым членом кружка Николая Владимировича Станке­вича, и именно там приобретался им вкус к литературе. Начинал Катков как переводчик. «Юноша», как часто называл его в письмах Виссарион Григорьевич Белинский, был увлечен поэтами-романти­ками.

По воспоминаниям Ивана Ивановича Панаева, именно в кружке Станкевича Катков впервые представил свой «прекрасный перевод гейневского “Французского гренадера”»:

— Какое мне дело! Пускай поджидают...

Бросаю детей и жену,

Голодною смертью пускай умирают:

В плену император, в плену!..

Позднее, в 1840 году оно было опубликовано в «Отечественных записках». С «Отечественными записками» Катков стал сотрудни­чать благодаря Белинскому, с которым до этого вместе работал в энциклопедическом журнале «Московский наблюдатель». К работе в «Отечественных записках» Белинский был привлечен одним из активнейших сотрудников журнала Алексеем Дмитриевичем Гала­ховым, имевшим некоторые связи в цензурном комитете и соответ­ственно доступ ко всем новым изданиям еще до выхода их на ши­рокую публику Ввиду того, что в «Наблюдателе» дела шли все хуже, Белинский стал подумывать о полном переходе в журнал Андрея Александровича Краевского, что вскоре и произошло.

В октябре 1839 года Белинский переехал в Петербург для более активного участия в издании «Отечественных записок», предложив А. Д. Галахову, остававшемуся в Москве, вместо себя Каткова для рецензирования книжных новинок. Катков в это время готовился к магистерскому экзамену. Галахов вспоминал, что его предложению о сотрудничестве обрадовались, и сам Михаил Катков, принял его «не только с удовольствием, но и с благодарностью», и его мать, «не имевшая обеспеченного состояния». Галахов неоднократно в своих мемуарах очень лестно отзывается о своем юном товарище: «Луч­шего пособника нельзя было и желать. Катков работал скоро, но в каждой работе выказывал необычайную даровитость и редкое по летам научное знание. Как по мысли, так и по изложению критика его отличалась силою, меткостью и оригинальностью…».^[2]

В «Отечественных записках» увидело свет первое самостоятель­ное произведение Каткова — предисловие к его же переводу лите­ратуроведческой статьи об А. С. Пушкине немецкого биографа и критика Варнгагена фон-Энзе (переведенной Катковым еще для «Наблюдателя», но не пропущенной московской цензурой). Следует отметить, что до Каткова перевод данной статьи уже был опублико­ван в России и сопровожден вступлением, в котором она оценива­лась как весьма посредственная. Катков посчитал, что этот перевод неадекватен оригиналу, а отечественный критик не сумел оценить по достоинству содержание работы Варнгагена. Сделав новый пе­ревод, Катков отправил его Краевскому с письмом, в котором с юношеской запальчивостью объяснял причины, по которым, по его мнению, крайне важно было дать хороший перевод этой статьи и новый комментарий к ней. Статья Варнгагена была опубликова­на в берлинском журнале, некогда основанном В. Г. Гегелем, и Кат­ков полагал, что холодный прием русской общественностью этой статьи даст повод Германии, а за ней всей Европе «к укоризнам на нашу литературу». Катков просил предоставить ему возможность «к восстановлению прав истины, столь важной во многих отноше­ниях для нас, русских». «Вспомните, что здесь дело идет о Пушкине, — почти взывал он к Краевскому, — о нашей родной славе, о нашей народной гордости».^[3]

Другими наиболее заметными работами Каткова этого перио­да были опять же не самостоятельные произведения, а рецензии: «Стихотворения в прозе Сары Толстой» и «Песни русского народа, изданные Сахаровым». Однако, являясь по форме рецензиями, эти работы, достаточно большие по объему, по сути уже являются ста­тьями, в которых Катков выражает свои собственные взгляды на ряд вопросов.

Окончив Московский университет, Катков решается поехать в Германию для продолжения обучения в Берлинском университете. Находясь в Германии, Катков некоторое время продолжал сотрудни­чество с «Отечественными записками», однако сложная финансовая ситуация журнала и связанные с этим невыплаты гонораров с одной стороны и перемены во взглядах Каткова — с другой свели на нет это сотрудничество. В 1841 году журнал поместил две статьи с его под­писью, одна была посвящена обзору новой германской литературы, другая — новостям в германской науке. В 1842 году в «Отечествен­ных записках» встречаются две анонимные статьи, автором кото­

 

рых, с высокой степенью вероятности (учитывая тематику — лекции Ф. В. Шеллинга — и особенности стилистики), можно назвать Кат­кова. Известный в свое время исследователь русской литературы, сотрудничавший среди прочих журналов и в «Русском вестнике», Леонид Николаевич Майков, касаясь этого периода жизни Каткова, объяснял отказ от сотрудничества с «Отечественными записками» тем, что «он не мог принудить себя к мелкой компилятивной работе для журнала».^[4] По всей видимости, Каткова действительно останав­ливали не недостаток времени и сил (много работать и заниматься одновременно ему было не привыкать), а отсутствие желания. Ука­зания на то, что работа в «Отечественных записках» при взгляде из Берлина стала казаться Каткову чем-то несерьезным, не достаточно важным, встречаются в воспоминаниях А. Д. Галахова.

По возвращении из Германии Катков окончательно отдаляется от бывших товарищей по кружку Н. В. Станкевича. Это отторже­ние было взаимным. Последние не приняли «нового» Каткова, Кат­кова-шеллингианца. В. Г. Белинский писал семейству Бакуниных: «Воротился г. Катков — то-то дрянь-то! Это воплощение раздутого самолюбия. Ну, да черт с ним — он не стоит, чтоб и говорить о нем».^[5] Сам Катков в письмах к одному из своих товарищей по Берлинско­му университету В. А. Елагину вскоре по возвращении в Россию характеризовал рассуждения Белинского и его окружения как «дет­ство», «игру в жизнь», «наивное обезьянство» европейской жизни.^[6]

В 1843 году Катков, обремененный долгами (которые он разда­вал последующие три года) и необходимостью содержать семью, решился искать места на государственной службе. Решение о смене литературной деятельности, не дававшей стабильных средств к су­ществованию, на государственную службу пришло к Каткову еще за границей. «Максимум моих амбиций, — писал он А. А. Краевскому, — попасть к какому-нибудь тузу или тузику в особые поручения…»

Однако устройство на службу оказалось делом непростым. Вы­ход из положения был найден при посредничестве С. Г. Строгано­ва, который помог Каткову устроиться учителем в доме Голицыных, что давало ему и содержание и возможность научной работы.

Здесь Катков встретился с немецким поэтом Ф. Боденштедтом, его ровесником, приехавшим в 1840 году в Москву воспитателем к молодому князю Голицыну с целью изучения русского языка и сла­вянской литературы. Впоследствии Боденштедт вспоминал о столь совершенном владении Катковым немецким языком, как разговор­ным, так и письменным, что в его немецкой речи никогда «не слу­чилось подметить… какого-нибудь иностранного выражения».^[7]

Немецкий литератор не замечал в то время у Каткова особых карьерных амбиций, что подтверждается и самим Катковым в письмах к А. Н. Попову. Однако амбиции иного характера, при­сутствовавшие у Каткова с ранней юности, сохранились в нем и по возвращении из-за границы. Катков умел ценить свои дарования и полагал, что они обязывают его посвятить свою жизнь «служению высшим целям». Именно подобного рода амбиции во многом опре­деляли его отношение к окружающим и манеру поведения в обще­стве. Боденштедт указывал на некоторую отстраненность Каткова от окружавшего его общества, позицию молчаливого наблюдателя, граничившую с высокомерием.

Из воспоминаний Боденштедта можно составить некоторое представление об общественных взглядах Каткова того периода. Немецкий литератор отмечал, что «к народной массе Катков… от­носился всегда весьма сдержанно». Тем не менее, он полагал необ­ходимым упразднение крепостного права, но сделать это должно было само правительство, которое, однако, как ему представлялось, не имело в этом вопросе «ясного убеждения». «Способствовать утверждению такого убеждения» должна была, по мысли Каткова, литература. Этот взгляд на призвание литературы Катков сохранил в дальнейшем и попытался воплотить на практике в первые годы редакторства в «Русском вестнике».

 

Нам неизвестно, какие взгляды высказывал Катков по отно­шению к западникам, но по отношению к славянофилам он про­должал оставаться довольно критично настроенным. По словам Боденштедта, Катков полагал, что «пока существует глубокое раз­личие между славянскими народами, позаимствовавшими религию из Рима и Византии, возможно между славянами лишь одно сбли­жение, а именно на литературном поле», куда все славяне должны «совместно нести плоды своей духовной деятельности, избегая вза­имных задирательств». Только такое «мирное соревнование» могло в будущем заложить основы действительного сближения славян­ских народов. И сам Катков, как отмечал Боденштедт, следовал сво­им положениям, стремясь «ближе ознакомиться с литературными сокровищами всех славянских народов, для того, чтобы обращать на них внимание своих соотечественников».» Заметим, что позд­нее этот принцип был воплощен Катковым на страницах «Русского вестника».

Интересно отметить, что в описываемый нами период наиболь­шее внимание Каткова из всего изученного им наследия древних славян привлекла «песнь о приключениях Садка, богатого новго­родского купца» из собрания Кирши Данилова. Пристрастие, быв­шее непонятным для немецкого литератора, не видевшего в этом произведении ничего кроме «образности, доходящей до утоми­тельных повторений», становится вполне объяснимым, исходя из последующей деятельности Каткова в качестве литературного ре­дактора. Из всех произведений указанного сборника именно песнь о Садко представляла собой наиболее цельный художественный образ — то, что впоследствии Катков-редактор будет так ценить в произведениях современных авторов и чего будет от них добивать­ся всеми доступными ему средствами.

В 1845 году Катков защищает диссертацию «Об элементах и фор­мах славяно-русского языка» и до 1850 года преподает в Московском университете на кафедре философии. В этот период он совершенно не занимается публицистической деятельностью, посвящая все вре- ^[8] мя новой работе. Преподавательская деятельность давалась Каткову с трудом, главным образом потому, что он от природы был плохим оратором. Это признавали даже такие его горячие поклонники, как Н. А. Любимов, отмечавший, что Михаил Никифорович впослед­ствии в бытность свою редактором «не любил и затруднялся гово­рить публично», когда же возникала такая необходимость, «говорил с заметным усилием, тоном, лишенным простоты и свободы».’

Дополнительной проблемой для преподавательской деятельно­сти Каткова было его слабое здоровье, подорванное во время пре­бывания в Берлине. Тем не менее, Катков постепенно вживался в новую роль. Он активно изучал всю новую доступную ему литера­туру. С немецкой философии он основное внимание переключил на французскую. Помимо этого, Катков живо интересовался и отече­ственными новинками, в особенности славянофильскими сборни­ками, в которых печатались многие из тех, с кем он поддерживал в это время приятельские отношения. (В этот период его уже не раз­дражали даже такие «русопеты» как С. П. Шевырев и М. П. Пого­дин, о которых он язвительно отзывался, находясь за границей, и хотя к славянофилам он явно не примыкал, но был дистанцирован от них в меньшей степени, чем от западников). Познакомился он и с только что защищенной С. М. Соловьевым диссертацией по рус­ской истории, найдя ее «чудесным трудом», в котором все «зрело, обдуманно и живо». Почти целиком занимавшая его история фи­лософии не сумела до конца заглушить в нем возникшего еще в ранней юности интереса к славянскому фольклору и, сообщая По­пову о намерении Шевырева предпринять «поездку по некоторым губерниям… для своих разысканий», он восклицал: «Как бы хотел отправиться и я на такую поездку!».^{[9] [10]}

В 1847 году университетский штат пополнился новыми препода­вателями, двое из которых — Петр Николаевич Кудрявцев и Павел Михайлович Леонтьев оказались поклонниками философии Шел­линга, что стало почвой для их сближения с Катковым, который по этому поводу писал: «Для меня утешительно, что около меня будут

 

люди, с которыми я схожусь в этом пункте».¹’ Эти знакомства име­ли далеко идущие последствия. Позднее Леонтьев стал «вторым я» Каткова, и неизвестно решился бы последний на самостоятельное издание без всесторонней поддержки друга-единомышленника. Немалую помощь в издании «Русского Вестника» оказал Каткову и Кудрявцев, ставший одним из его редакторов, ведя в нем поли­тическое обозрение и публикуя различные статьи вплоть до своей кончины в 1858 году. В письме Галахову, сообщавшему об этом пе­чальном событии, Катков, делясь своими переживаниями, призна­вался, что «к потере Петра Николаевича трудно привыкнуть. Мно­гого с его смертью недосчитаем мы в нашем капитале. Мне он был особенно дорог, как нравственная поддержка, по сходству многих заветных убеждений».’²

Катков, как мы видим, постепенно вживался в роль преподава­теля и завел в университетской среде себе новых друзей. При этом он не порывал ни со многими старыми приятелями, ни со своими прежними увлечениями. Однако едва налаживающийся размерен­ный ход его жизни был прерван изданием нового положения, по которому кафедра философии должна была перейти к профессору богословия. Лишившись в 1850 году кафедры, Михаил Никифоро­вич остался без средств к существованию. Он все еще был причис­лен к Московскому университету, но без должности и жалованья.

Но еще большей постигшей его бедой в том же году стала смерть матери, к которой он всегда питал взаимную любовь и уважение. В биографии, составленной лично Катковым для «Биографического словаря профессоров и преподавателей Московского университе­та», он счел необходимым указать, что он «всем своим воспитанием и дальнейшим образованием обязан любви и самопожертвованию матери…».

Осиротевший Катков с братом, не имея возможности содержать даже ту скромную квартиру, которую они снимали до этого време­ни, перебираются в здание университетской обсерватории, где их приютил профессор астрономии Александр Николаевич Драшусов.

• Там же. С, 489.
• Галахов А.Д. Указ. соч. С. 180.

Начинаются долгие месяцы лихорадочного поиска службы. Поло­жение его было настолько критическое, что он даже на крайней слу­чай рассматривал какое-то место в Тифлисе.

Граф С. Г. Строганов, к тому времени уже не являвшийся попечи­телем Московского университета, вернувшись из поездки по своим заводам и узнав о ситуации, в которой оказался Катков, «возбудил» в нем «мысль искать место цензора», обещая в случае согласия пох­лопотать за него. И Катков уже начал предпринимать действия к получению такого места, когда случай предоставил ему возмож­ность стать редактором университетской газеты.

Место это «освободилось» благодаря курьезному случаю. Зимой 1850- 1851 года в Москве гастролировала балерина Фанни Эльснер. По воспоминаниям И. И. Дроздова, «Москва приняла ее с раду­шием, расточала ей аплодисменты, цветы и множество бриллиан­тов».^[11] Среди прочих ее поклонников был и заведовавший в то вре­мя редакцией «Московских ведомостей» В. Хлопов, получивший эту должность явно не без протекции своего тестя — ректора Мо­сковского университета А. А. Альфонского. Хлопов позволил себе слишком рьяно ухаживать за танцовщицей и выражать свое восхи­щение ею, в том числе и на страницах «Московских ведомостей», что компрометировало его в глазах общественности и как редак­тора университетской газеты, и как семьянина. Окончательно его судьбу решила выходка после последнего представления балерины, когда ее поклонники запряглись в карету, которая должна была отвезти ее в гостиницу, а Хлопов, размахивая огромным букетом, забрался на козлы. В результате попечитель московского учебного округа Владимир Иванович Назимов отстранил Хлопова от долж­ности, которая была предложена Каткову.

Принято считать научную деятельность Каткова незначитель­ной, между тем есть вполне авторитетное противоположное мне­ние. Тимофей Николаевич Грановский по поводу перехода Каткова с преподавательской на редакторскую работу писал: «Из Каткова может выработаться отличный ученый; он уже отчасти доказал это своими трудами, но от журналиста требуется нечто другое, чего у

 

него нет и в помине».^[12] Однако время показало, что относительно второго поприща Каткова Грановский ошибался.

За пять лет редакторства Каткова в «Московских ведомостях» объем газеты увеличился с 1,5-2 листов до 3,5-4, что повлекло уве­личение ее стоимости в три раза. Это не только не отпугнуло под­писчиков, но и увеличило их количество более чем вдвое, достигнув к моменту ухода Каткова с поста редактора в 1855 году пятнадцати тысяч. Катков был материально заинтересован в росте числа под­писчиков, так как помимо казенной квартиры и жалования в две тысячи рублей, ему вскоре было назначено добавочное вознаграж­дение — по 25 копеек с каждого подписчика. В газете стали более активно сотрудничать профессора Московского университета и появился ряд новых авторов, приглашенных со стороны.

На новой работе открылся организаторский и редакторский талант Каткова. Следует отметить, что редакторские способности проявились в Каткове не вдруг. Еще В. Г. Белинский писал, что по­сле бесед с ним, как бы тяжелы они иногда ни были, он начинал на многое смотреть по-новому. В письмах А. А. Краевскому из Берли­на двадцатитрехлетний Катков дает весьма зрелые советы по веде­нию полемики с С.П. Шевыревым и М. П. Погодиным: «Ваше дело теперь стоять от них подальше, вести себя как можно политичнее, издали всеми средствами подзадоривая их, не давая им, однако, этого замечать».^[13]

В частной дружеской переписке 1847 года с А.Н. Поповым мы находим уже настоящий редакторский разбор Катковым работы адресата «Черногория»: «Ваша книга, кроме других своих внутрен­них достоинств понравилась мне еще и тоном своим, умеренным и ровным. Тем неприятнее было мне встречать кое-где перерывы этого тона, как будто некоторую заносчивость…. Местами вы как будто изменяете себе, и иногда выходит нечто недосказанное, смут­ное и даже похожее на мечтание. Некоторые дельные вещи изложе­ны вами как-то отрывисто: это вредит им… Наконец — маленький

 

совет: будьте немного порачительнее в литературном отношении. Многое писанное вами не производит должного действия един­ственно потому, что заметна в изложении какая-то небрежность и торопливость».^[16]

С 1854 года Катков окончательно вышел из университетской корпорации и был назначен чиновником особых поручений ше­стого класса при министерстве народного просвещения. Все более вживаясь в новую роль, Катков постепенно начинает тяготиться зависимостью от университета и ограниченностью возможностей редактируемой им газеты. Не могли его не беспокоить и чисто тех­нические условия печати университетской газеты, работавшей на изношенном оборудовании с небольшим типографским штатом. Ситуация осложнялась тем, что редакция газеты не имела никаких рычагов давления на типографию, на которой лежала так же обя­занность рассылки газеты подписчикам, которую она выполняла не всегда добросовестно. При этом читатели, не зная внутренних тонкостей организации издания газеты, все свои претензии предъ­являли ее редактору.

Во время Крымской войны Катков, понимая, с каким внимани­ем общество следит за военными действиями и ожидает новостей с театра войны, стал печатать особые прибавления к газете, в кото­рых помещал известия, поступавшие в редакцию уже после выхода очередного номера. Однако подобная инициатива была пресечена руководством типографии, которое посчитало подобные меры не­допустимой расточительностью.

Дополнительные сложности создавала и значительная огра­ниченность в средствах «при беспредельно возрастающей мате­риальной ценности литературных произведений», из-за которой редакция не имела возможности «вознаградить прилично автора какой-либо статьи, которая, по суждению редакции, могла бы при­дать интерес ее изданию». Катков даже обращался к министру на­родного просвещения с просьбой об увеличении размеров гонора­ров для сотрудников «Московских ведомостей», но, несмотря на его благоприятный отзыв, дело так и не было решено.

Вся вышеописанная ситуация подвигла Каткова к тому, что он стал задумываться о собственном издании. Его планы разделял друг и единомышленник П. М. Леонтьев, который до самой своей смерти оставался самым близким к Каткову человеком. Завязавша­яся между ним и Катковым дружба спаяла их на несколько деся­тилетий в столь тесный союз, в котором, по признанию Каткова, «нельзя заметить, где кончается один и начинается другой».

Первые попытки Каткова и Леонтьева начать собственное издание относятся к концу 1853 года, когда они намеревались купить «Сын отечества» у К. П. Масальского, а после отказа просили у М. П. По­година его «Московитянин» в свое «полное заведывание», но также получили отказ. Затем была попытка получить разрешение на воз­обновление издания «Северного обозрения», но так же потерпевшая неудачу. Все эти действия были предприняты ввиду того, что откры­тие нового издания было сопряжено с гораздо большими хлопота­ми, нежели покупка или аренда уже существующего.

Не сумев добиться желаемого, менее чем через два месяца после смерти Николая I Катков через цензора Александра Васильевича Никитенко, с которым он был знаком еще со времени сотрудниче­ства в «Отечественных записках», пытается выяснить, подходящая ли теперь обстановка для того, чтобы «начать хлопотать» о новом журнале. Получив благоприятные сведения, в конце мая он подает пространную докладную записку министру народного просвеще­ния Аврааму Сергеевичу Норову с прошением о разрешении на по­временное издание — «Русский летописец». В ней он подробно изла­гает причины, по которым желает издавать собственный журнал, и программу будущего издания.

В начале докладной записки Катков высказывает «общие сооб­ражения» относительно современной ситуации в общественной и культурной жизни России, объясняя тем самым необходимость нового повременного издания, которое бы являлось частным орга­ном, но издаваемым благонамеренными лицами. Он отмечает, что в последнее тридцатилетие в российском образовании «совершился многозначительный переворот» — оно из преимущественно заим­ствованного из-за рубежа превращается в подлинно национальное и, как следствие, русская культура начинает выступать на евро-

/(/

 

пейскую сцену полноправным участником. Данную тенденцию, по мнению Каткова, следует всячески поддерживать и целенаправлен­но развивать.

Далее Катков обращает внимание на тот факт, что, хотя повре­менных изданий в России уже насчитывается немало, но, «по слу­чайным обстоятельствам, право издавать журналы и газеты стало какою-то исключительной привилегией некоторых лиц, и почти превратилось в монополию». Данное положение, по мнению Кат­кова, совершенно «не в видах правительства», которому было бы гораздо выгоднее, если бы круг издателей, состоящий в настоя­щее время преимущественно из лиц, «совершенно случайно» ока­завшихся «благодетелями русского слова», складывался на основе свободной и широкой конкуренции, в ходе которой выявлялись бы действительно талантливые издатели, занимающиеся этой деятель­ностью по призванию. «Лишь при взаимодействии соревнующихся стремлений, — доказывал он, — возможна литература, не как сла­бый отпрыск иностранных литератур, но как коренное, своеземное, оригинальное развитие».^[17] Именно такой тип «своеземной» литера­туры, получившей международное признание, Катков и культиви­ровал позднее на страницах «Русского вестника».

Помимо непосредственно журнала, периодичность которого была еще не определена, Катков непременно хотел издавать ежеднев­ный «Листок», «в котором бы немедленно, по получении, печатались правительственные постановления и распоряжения, известия о во­енных действиях и событиях в политическом мире, краткие замет­ки, литературные и городские новости, объявления о выходе книг и т.п.», который планировал назвать «Текущие известия Русского летописца». Он полагал, что «без такого ежедневного сообщения из­вестий, ожидаемых всеми с живым нетерпением и участием», новое издание в сложившихся условиях не будет иметь успеха. На основе сведений из «Листка» предполагалось делать летописный обзор в са­мом журнале, который будет представлять только последовательное изложения фактов, «избегая всяких суждений».

 

Литературный отдел журнала, по мнению его будущего редак­тора, должны были составить, помимо собственно литературных произведений, критики и библиографии, статьи о достижениях науки, искусства и промышленности (здесь он рассчитывал, и не без основания, на сотрудничество «прежних товарищей своих» — преподавателей московского университета), обозрение русских и иностранных журналов, корреспонденцию с мест, «разного рода за­метки, смесь». Именно в литературном отделе, по мнению Каткова, «открывается для редакции обширное поприще служить средством к распространению здравых понятий и полезных сведений, содей­ствовать очищению и образованию вкуса, плодотворному направ­лению дарований».^[18]

В своих научных статьях новый журнал, по мысли Каткова, дол­жен был служить своеобразным посредником между миром науки и русским образованным обществом, с одной стороны, популяри­зируя научные знания, с другой — поощряя молодых ученых для но­вых исследований:

Относительно современной литературной критики, которой так же отводилось место в предполагаемом издании, Катков был весь­ма невысокого мнения: «Критика в настоящее время есть одна из слабых сторон нашей литературы». Поэтому на данный жанр пред­полагалось обратить «бдительное внимание редакции», которая не будет допускать, «чтобы люди, едва знакомые с предметом, брались за оценку умственных трудов». Здесь, по всей видимости, сказал­ся ранний критический опыт самого Каткова, которым он сам был не слишком доволен. И недовольство это определялось не столько неуверенностью в своей достаточной компетенции, сколько самой организацией работы по рецензированию в «Отечественных запи­сках», которая в условиях недостатка сотрудников велась с боль­шой поспешностью и без особой избирательности, использовалась больше для изложения своих взглядов на тот или иной предмет, чем для анализа рецензируемой работы (что было вполне объяс­нимо в николаевскую эпоху, когда других способов для изложения собственной позиции практически не было, но уже не годилось для новых условий) и была анонимной.

Относительно собственно литературных произведений Катков так же имел уже определенную концепцию, полагая, что «журнал не может создавать таланты, но может вызывать их и давать им на­правление». Эта формула впоследствии действительно стала кредо Каткова как литературного редактора, представившего на страни­цах своего журнала новое литературное явление — русский психо­логический роман. В декларируемом им отказе от «дагерротипного копирования ежедневных явлений, без глубины опыта, без живот­ворной мысли» просматривается выступление против натурализ­ма, требование создания обобщенных и более глобальных худо­жественных образов. Уже в этой докладной записке Катков вполне представляет себе свою будущую деятельность: «Не всякому ви­ден труд редактора, и только тот, кто смотрит глубже, поймет, как велика его обязанность и как много может зависеть от него и на­правление, и форма произведения. Цензор исключает, что находит противным уставу; редактор может более — он может действовать положительно на самые источники произведения».^{[19] [20]}

При этом Катков осознавал, что публикация достойных произ­ведений как отечественной, так и переводной литературы требует и серьезного вложения денежных средств.

Помимо этого, Катков надеялся изыскать возможность иметь корреспондентов в крупных российских городах, чтобы освещать не только события, происходящие в Москве и Петербурге, но доводить до читателя «все замечательное, что представит русская земля».

В заключение своей обширной докладной записки, стремясь по­казать, что он осознает всю степень ответственности того предпри­ятия, за которое он возьмется в случае положительного решения его дела, Катков писал: «Журнальное поприще не было произволь­но избрано мною, меня вывело на него стечение обстоятельств, в которых я вижу некоторое для себя указание… Чувствую всю важ­ность своего призвания, никогда не изменю своему долгу, и в своем служении усердно буду действовать, как следует искреннему хри­стианину, верноподданному и русскому, глубоко убежденному в ве­личии судеб своего отечества».³⁰

 

В июле Катков отправил А. С. Норову еще одну, более краткую записку, в которой резюмировал планы предполагаемого издания и приводил аргументы, доказывающие, что новое издание не только не повредило бы своей конкуренцией «Московским ведомостям», но, напротив, могло принести ему пользу через совместное изда­ние планировавшегося при «Современном летописце» ежедневного «Листка».

Прошение и записки Каткова были перенаправлены А. С. Но­ровым к попечителю Московского учебного округа В. И. Назимову на заключение. К официальным документам было приложено кон­фиденциальное письмо. В нем министр писал попечителю о том, что Катков «лично известен» ему «с весьма хорошей стороны», но вместе с тем, несмотря на уверения Каткова, он выражал опасение, не повредят ли «Московским ведомостям» отвлечение их редактора на новое издание и само появление такого издания. В связи с этим Норов предлагал Назимову потребовать от Каткова определенных гарантий на этот счет.

Назимов передал дело на рассмотрение Московского цензурно­го комитета, который, в свою очередь счел необходимым запросить мнение университетского правления. Правление высказалось про­тив удовлетворения ходатайства Каткова, сомневаясь в том, что Каткову достанет «времени и сил» для создания нового издания с такими обширными планами «при множестве занятий, сопряжен­ных с изданием «Ведомостей» и с возможным и постоянным их улучшением». К таким же выводам пришел и сам цензурный коми­тет. В результате, Назимов в ответе министру, признавая способно­сти Каткова как редактора и пользу для общества, которую могло бы принести новое издание, отмечал при этом, что «дорожа выго­дами и пользами подведомственного» ему Московского универси­тета, он вынужден просить «признать просьбу Каткова не подлежа­щей удовлетворению в настоящем ее виде».^[21]

После такого ответа министр народного просвещения, собирав­шийся в поездку для осмотра московского учебного округа, отло­жил окончательное принятие решения до личной встречи с Кат­ковым. Последний, очевидно уже осведомленный о настроениях относительно его проекта, для встречи с министром подготовил еще одну записку, в которой просил отдельно рассматривать вопро­сы о разрешении на издание нового журнала и об издании ежеднев­ного «Листка». Осознавая, что может быть поставлен перед выбо­ром — либо собственное издание, либо служба на посту редактора университетской газеты — Катков давал понять, что, не колеблясь, выберет первое.

В результате к концу 1855 года Каткову удалось получить разре­шение на ежемесячное, а не еженедельное издание, вследствие чего пришлось подавать еще одно прошение об изменении ранее заяв­ленного названия на «Русский вестник». Прошение было удовлет­ворено, и так с 1856 года появился журнал, в котором Катков сумел собрать весь цвет русской литературы своего времени.

^[1] Венгеров С.А. Очерки по истории русской литературы. СПб., 1907. С. 50.

^[2] Галахов А. Д. Записки человека. М., 1999. С. 166-167.

^[3]       Любимов Н.А. Михаил Никифорович Катков. (По личным воспоминаниям) //Русский вестник. 1888. № 1. С. 28.

^[4]       Из переписки П. В. Анненкова с М. Н. Катковым в 1841 и 1842 годах //Рус­ский вестник. 1896. № 12. С. 44.

^[5] Там же. С. 536.

^[6]       Мещеряков В.II. Две судьбы. (В. В. Верви-Флеровский и М. Н. Катков в годы первой революционной ситуации в России) // Русская литература. 1979. № 3. С. 175..

^[7] Боденштедт Ф. Воспоминания о его пребывании в России в 1841 — 1845 гг. // Русская старина. 1887. № 5. С. 432.

• Цит. по: Копылов А.Ф. Боденштедт и Катков // Русский вестник. 1889. № С. 255.

^[9] Любимов Н.А. Указ. соч. С, 26.

^[10] Там же.

^[11] Дроздов И.И. Князь В. С. Голицын // Русский архив. 1887. № 7. С. 367.

^[12] За кулисами политики / Е.М. Феоктистов, В.Д. Новицкий, Ф. Лир, М.Э. Клейнмихель. М„ 2001. С. 65.

^[13] Неведенский С. Катков и его время. СПб., 1888. С. 89.

^[16] Письма М. Н. Каткова к А. Н. Попову. Публикация и примечания П. Барте­нева II Русский архив. 1988. № 8. С. 486-487.

100

^[17] Любимов Н.А. Указ. соч. С. 3-4.

^[18] Там же.

/«У

^!9 Там же. С. 7.

^[20] Там же. С. 8

^[21]Там же. С. 11-12.